Штукарь улыбнулся и накрутил косичку бороды на пухлый палец.

– Ты думаешь, я заключил с ним сделку у тебя за спиной. Рассказал, что мы спасли эльфийку, – когда ты предпочел бы сделать это сам, – в обмен на доверие и какие-нибудь таинственные условия, которые я мог сам поставить.

– Вроде того, – признался Шакал.

– Уверяю тебя, этого не было.

Шакал наклонился вперед.

– Ты явно рассказал ему больше, чем я хотел. Вот что было. Так с чего мне верить тебе?

– Я рассказал твоему Ваятелю все, о чем ему необходимо было знать, – ответил Штукарь. – Если бы он узнал об этом от тебя, своего соперника, то прислушался бы только к тем словам, которых ты бы не сказал, и усмотрел бы в них ловушку. Но меня он слушал внимательно, жадно вникая во все, что я намолол языком, потому что он хочет мне доверять, поэтому и я мог довериться ему. Так мы выиграли время. Часто лучший план состоит в том, чтобы не придерживаться никакого плана. Твое копыто сейчас оказалось в скорпионьей норе. Чтобы оно выстояло, его нынешнему вождю нужно было быстро узнать о надвигающейся опасности. Но это не значит, что я предал его преемника.

Шакал глянул на закрытую дверь. Штукарь не пытался говорить шепотом. Кто угодно мог прижаться ухом к дереву и услышать их разговор. Шакал решил не беспокоиться по этому поводу. Пусть Ваятель узнает, что Шакал и чародей закрылись и разговаривали. Это могло поселить в сознание старика только больше страха.

– Просто из любопытства, – сказал Штукарь, понизив голос с притворной осторожностью, – каким образом могло бы произойти мое вступление в копыто?

– Я думал, ты не хочешь становиться Ублюдком.

– Не хочу. Но мне надлежит знать суть процесса, так? Ты говорил, нужно, чтобы нового члена выдвинули двое старых.

– Но не в том случае, если тебя выдвигает вождь. Слово Ваятеля – закон. Если только… один из нас не выступит против. Любой член копыта может запустить голосование против приказа вождя, если метнет топор в пень за его стулом. Так же можно выступить против любого другого решения, которое он принимает.

Штукарь медленно поморгал.

– Символично. Но без утонченности.

– Это вызов, – заявил Шакал. – Открытое неподчинение воле Ваятеля. Как только топор будет брошен, остальные смогут примкнуть к мятежу. Если большинство выступит против, то приказ вождя будет отменен братом, который первым бросил топор.

– А если голосов не хватит?

– Все оппоненты заберут топоры… кроме первого. Кто бы ни бросил топор первым, он должен встать перед пнем, чтобы топор бросил вождь. Если отказаться, это будет трусость, а трусов в копыте не терпят. Истинный Ублюдок будет стоять твердо и примет любую судьбу.

– В надежде, что Ваятель проявит милосердие, – заметил Штукарь мрачно.

В памяти Шакала всплыл образ Певчего, как происходило всякий раз, когда он подходил к столу и видел одинокий топор, воткнутый в пень.

– Нужно быть дураком, чтобы на это надеяться, – сказал он.

– А если бы… – начал Штукарь, очень медленно подбирая слова, – меня выдвинули в ваше братство и никто не выступил бы против, что тогда?

– Ты можешь отказаться, – объяснил Шакал, – но это будет большим неуважением к Серым ублюдкам, и тебе никогда больше не будут здесь рады. Тебя изгнали бы из Горнила к границе нашего удела. И вернуться сюда будет ошибкой.

На Штукаря это, похоже, произвело впечатление.

– Значит, если Ваятель захочет от меня избавиться, ему достаточно просто предложить меня принять.

– Если только кто-то не выступит против и не выиграет. Тогда тебе не придется отказываться – тебя просто отвергнет само копыто. Как все сопляки, которых не сочли достойными, ты можешь оставаться под защитой копыта, пока будешь приносить пользу.

– Например, выращивать виноград в Отрадной? – спросил чародей, озорно глянув на полуорка.

– Или служить советником нового Ваятеля, – сказал Шакал многозначительно.

Штукарь сверкнул белыми зубами.

– Значит, я влип между старым и новым. Интересно, что из этого получится?

– То же, что происходит всегда, когда на двоих в драке один нож, – ответил Шакал.

Шакал дожидался своей смены, лежа без сна. Потолок его комнаты снова и снова манил открыть глаза и всмотреться в деревянные балки над головой, казавшиеся во мраке широкими полосами теней. Штукарь давно ушел на покой, оставив Шакала наедине с тлеющей свечой и беспокойным морем голосов в голове.

Несколько бесчисленных часов спустя он услышал, как на другом конце коридора открылась и закрылась дверь в комнату Блажки. Затем приоткрылась его собственная, и в его комнату проник только голос:

– Теперь ты смотришь за девкой, Шак.

И Блажка ушла – не закрыв дверь и не дождавшись ответа. Знакомые шаги затихли: она вышла из казармы, чтобы принять свою смену во дворе. Шакал сел в кровати и, выдохнув, опустил ноги на пол. Овес, определяя очередность, назначил Блажку дежурить с Мелочником и Хорьком, а себя – с Колпаком и Гвоздем. Было очевидно, что ни один из друзей Шакала не желал в эту ночь находиться рядом с ним.

Он взял оружие и проскользнул к Блажкиной двери. Затем осторожно ее открыл.

Синица спала на кровати. На полу, где, должно быть, отдыхала Блажка, одиноко валялось скомканное одеяло. Это скромное проявление доброты удивило Шакала, но он тотчас упрекнул себя в глупости. Блажка не была злой по натуре, просто жесткой, как и полагалось Ублюдку. Они все выкованы в жару Уль-вундуласа, закалены тяготами пустошей и охлаждены в солоноватой воде копытной жизни. Наверное, Шакал терял хватку, размягчался и становился хрупким. Блажка не лишалась сна, когда убила Гарсию. Как, вероятно, не лишилась бы сна из-за кавалеро в опоросном сарае, если бы ей поручили их убить. А убила бы она Синицу, если бы он согласился? Он не знал. Он знал только, что сам не смог бы этого сделать.

Стоя в проеме, глядя на спящее тельце Синицы, он вдруг ощутил потребность разбудить ее, нежно, мягкими прикосновениями и ласковыми словами, или же грубо, похотливо рыча и ухватив за волосы. Шакалу только хотелось, чтобы она смотрела ему в глаза, и не было важно, с благоговением или страхом. Если она смягчила его нрав, ему нужно было это проверить. Позволит ли она полукровке из копыта прикоснуться к себе, чтобы он ее утешил? Едва ли. Но ее отпор дал бы ему возможность проявить силу в ответ. Он мог стать тем, за кого она его принимала, и насладиться ее страхом, избавиться от всех мыслей о ее здоровье, обрушившись с грубыми ласками и оставив потом, рыдающую, всю в синяках. Потому что именно таким должен быть полукровка, который собирался встать во главе копыта. Полукровка, не знающий пощады, способный резать горла, торговать телами и брать от беспомощных девиц все, чего желал.

Он простоял так довольно долго, проигрывая отвратительные сцены у себя в голове. Потерявшись в тщетных надеждах и темных фантазиях, он не заметил, как у эльфийки открылись глаза. Она не пошевелилась, даже не дернулась – только два крошечных отблеска лунного света появились чуть выше острых скул. Пара почти незаметных сверкающих точек, не мигая, следили за ним. Шакал, стоявший неподвижно в своих раздумьях, совсем застыл на месте. Ему стало стыдно, когда Синицыны глаза подняли камень его разума и увидели под ним ползучих тварей. Не в силах отступить, он просто стоял, открытый ее обжигающему взгляду, пока Синица не перекатилась на другой бок, отвернувшись лицом к стене. По напряжению в тонких плечах девицы он видел, что она затаила дыхание.