– А что тебе до наших потерь? – спросил Шнырь и осклабился. – Или к награде представить хочешь? А че? Мы хоть блатняки простые, но от медалей…

– Ты, Шнырь, шутки свои оставь, – перебил его майор. – Здесь тебе фронт, а не малина воровская. Или ты думаешь, что мне отчет не надо писать?

Тут Шаборевич сделал последний шаг к столу и как бы невольно заслонил своим корпусом и висящий на стуле пистолет-автомат, и лежащий на столе «Вальтер». Шнырь оценил незатейливую эффективность маневра. Оценил он и напряженную стойку молоденького лейтенанта у двери.

– Ладно, гражданин начальник, – сказал Шнырь и слегка приподнял руки, словно шутливо капитулировал. – Хочешь отчет, держи отчет. Немцы из деревни выбиты. Ну, кое-кто ушел живым – человек десять. Техника и оружие захвачены. Хотя какая тут техника… Мотоцикл да обоз. Наши потери такие: Лапа, Молоток и Чума. Первых двоих зашмаляли, третий в рукопашной штык в сердце схлопотал. Вот и все.

– Все да не все, – хмыкнул майор. – За оперативность хвалю, конечно. Тут к вам претензий нет. Но неужели ж нельзя было обойтись без беспредела? Немцы валяются по всей деревне в одном исподнем, а у некоторых и того нет – сняли. Кровищи столько, сколько на скотобойне в ударную смену не увидишь. Сейчас одного фрица на дороге видели – так его то ли разрубили, то ли распилили. В общем, и по частям не собрать.

– Так ведь не с биксами на бусу шли, – усмехнулся Шнырь. – Хмурому, вон, тоже афишу разрисовали. Чего уж теперь сопли разводить. Для соплей тебе из лагеря надо было ширмачей с хазушниками тянуть, а не особняков, вроде нас.

– Ты меня поучи, поучи, – сказал майор и гневно запыхтел, раздувая ноздри. – Лейтенанта немецкого на столбе кто повесил? Я, что ли?

– Сами ж говорили «хоть на кол сажайте».

– Блять! – выругался Шаборевич. – Нельзя ж все так буквально понимать. Да и потом… Лейтенанта этого требовалось допросить. По всей форме.

– Так допросили. Только он в отказ пошел. Слова не вытянешь. Мы его и вздернули.

– Допросили, вздернули, – передразнил Шныря майор. – Тоже мне следователи. Допрашивали, как я понимаю, на русском? Так неудивительно, что он молчал. Я б тоже молчал, если б меня по-китайски спрашивали. Или на немецком? И кто это у вас такой грамотный, а?

– Да нет, тут у него свой переводчик был. Через него и допрашивали.

– Ну и где тот переводчик? Тоже уже небось верх ногами качается?

– Да нет. Шустрый оказался. Закинули на чердак и веревкой перетянули, так он ее зубами перегрыз и лапти сплел через крышу.

– «Лапти сплел», – фыркнул майор. – И лейтенанта, и переводчика этого надо было в штаб отправлять, а не устраивать здесь самосуд блатной. В общем, кончай базар. Собирай своих орлов.

– Зачем это?

– Как это «зачем»?! Сдавать оружие и форму, которую с немцев стянули.

На этих словах майор небрежно потянулся к «Вальтеру», как бы демонстрируя, что сдача оружия уже началась. Шнырь инстинктивно дернулся.

– Ты че, Шнырь? – усмехнулся майор, убирая «Вальтер» к себе в карман. Затем переглянулся с лейтенантом. – Я же сказал, что оружие надо сдать.

– Это, чтоб мы безоружными стали? – прищурился Шнырь и поглядел на лейтенанта, прикидывая в уме возможные варианты развития событий.

– А зачем вам оружие, если вам все равно на волю? – дружелюбно спросил Шаборевич и снял со стула автомат.

– Воля, она тоже разной бывает, – сказал Шнырь.

– Это ты о чем?

– Да ты гусей-то не гони, гражданин начальник.

– Да какие гуси! Я, правда, не понимаю.

– Просто сдается мне, что волю нам готовят самую что ни на есть вольную. Такую, от которой душа из тела вылетает. Это ведь тоже вроде как на волю. А?

Майор посмотрел в насмешливые глаза Шныря. Несколько секунд он напряженно шевелил губами, словно репетируя то, что собирался сказать, хотя на самом деле судорожно соображал, берет ли Шнырь его на понт или действительно обладает секретной информацией. Если последнее, то было бы интересно узнать, какая сука ее слила.

Майор несколько секунд колебался, но Шнырь смотрел насмешливо и уверенно. Для «взятия на понт» слишком уверенно.

– Ты, майор, пойми простую вещь, – сказал Шнырь. – Мы никому не нужны. Ни тебе, ни Сталину, ни Родине. Отсюда простой вывод: на хера вам с нами возиться? Сделали дело, и баиньки. В далекий край товарищ улетает.

Шаборевич решил пойти ва-банк.

– Хорошо. Не буду с тобой темнить. У меня приказ всю собранную команду лагерников после операции расстрелять. Если поможешь собрать людей и заставить их сдать оружие, я тебя в живых оставлю и отпущу. Чем хочешь клянусь.

– А если я не согласен?

– Тогда я тебя здесь шлепну.

– Шлепнешь меня, людей не соберешь. Они теперь только мне подчиняются. Да и как ты им объяснишь, что я был живой-живой, а тут вдруг на тебе – в ящик сыграл?

– Ты, Шнырь, слишком много на себя не бери, – побагровел майор. – А то ты, поди, уже решил, что самый главный тут. Но вот только выхода у тебя нет, понял? Ты должен мне поверить. Если, конечно, жить хочешь.

– А если ты все тут насвистел? Что, если не поверю?

– Я уже сказал. Тогда здесь ляжешь. А людей твоих по одному отстреляем.

– А справитесь? А то ведь они только что голыми руками полсотни вооруженных немцев завалили, а сейчас, да еще и с оружием, с вами-то десятерыми как-нибудь тоже разберутся. А подкрепления вам никто не пришлет.

– Я вот чего-то не пойму. Тебе-то что за печаль? Они тебе что, родные, что ли? Близкие родственники?

– Ну уж поближе, чем вы.

– Ну и че ты предлагаешь? – спросил майор, чувствуя, что разговор зашел в тупик общего недоверия.

– Да ничего я не предлагаю. Закурить разве что. Напоследок. Угостишь?

– Вот это другой разговор, – повеселел майор и полез во внутренний карман за папиросами. Но тут же застыл от пробежавшего по позвоночнику холода – он вдруг вспомнил табачный дымок, что витал у форточки, когда он вошел в комнату. Зачем Шнырю сигареты, если у него есть свои? Отвлекающий маневр?

Майор судорожно дернул руку к кобуре, но в ту же секунду почувствовал, как в глаз ему впилось пущенное ловким щелчком лезвие бритвы.

– Сссука, – взвизгнул Шаборевич, схватившись обеими руками за лицо, словно пытался удержать вытекающий яичным желтком глаз. Лейтенант, побледнев, принялся выдергивать из кобуры пистолет, но Шнырь в два прыжка оказался у двери и ударил бедолагу ногой в пах. Тот охнул и сложился пополам, как надрезанный стебель. Шнырь тем временем двинул визжащего Шаборевича локтем в кадык, после чего впечатал кулак в лицо согнувшегося лейтенанта. Последний взмахнул руками, словно пытался взлететь, и рухнул спиной на дверь. Та распахнулась, и он с грохотом вывалился в коридор, где его подхватил прибежавший на шум Кулема. Он быстро выдернул из кобуры лейтенанта пистолет.