– Я прославлюсь, вот что я сделаю. Напишу книгу о великом человеке, который умер при жизни. Гениальный сукин сын, но мертвый, как кусок эвкалиптовой коры, и полон сухого холодного пафоса. Знаешь бразильскую легенду о corpo-seco? При жизни это был фермер, который никому не давал плодов из своего сада и убивал любого, кто пытался туда пробраться. Хотя плоды эти были несъедобные. Ты понял?

– Не очень.

– Концепт – это похмелье искусства, все эти пластиковые гномы и нефтяные бочки движутся сами в себя, как сарай Старлинга, который он переделал в лодку, а потом обратно в сарай. Никто еще не говорил этим людям правду в лицо. Мэтр думает, я пишу его биографию, моя жизнь в искусстве и все такое, но книга будет о его смерти, и, будь уверен, она ему не понравится!

Я скучаю по Крамеру, но отсюда ему не позвонишь, разве что сам появится. В царстве мертвых приходится ждать долго, и далеко не все захотят с тобой разговаривать. Я бы рассказал ему о том дне, когда я выполнил задание – снял ботинки и прыгнул с моста, помня, что в воду нужно входить ногами, иначе шею сломаешь.

Я еще ни разу не прыгал с такой высоты, и мне показалось, что я пробиваю ногами асфальт. Сначала я увидел дно, грязь и блестящие камни на дне, похожие на головы ирландских хабиларов в круглых шлемах. Потом я увидел себя, как другого. Вот он падает, переворачивается, вытягивает руки, но вода не уступает, крутит его мягко, медленно, и вот он пропадает в зеленоватой мути, и темная тина набивается ему в рот.

Радин. Среда

– К сожалению, он гений. Вы в теннис играете? По сравнению с Алехандро я красиво бегаю по корту, а он стоит у сетки и садит, и садит! Но я второй после него в этой стране, и ему следовало это признать. Я думал именно об этом, когда наблюдал его смерть.

– Наблюдали?

– Да, я видел, как река приняла его. Знаете ли вы роман Гонкура «Актриса Фостен»?

– Нет, – растерянно ответил Радин, – а при чем тут актриса?

– В финале романа актриса гримасничает и заламывает руки, глядя на судороги умирающего любовника. Она намерена их запомнить и использовать для роли в «Федре». А я думал, что хочу написать такую картину: две фигуры на склоне холма, тяжелый блеск реки, в свете луны кипарисы становятся тенями, прорезая в небе черные морщинки.

– В свете луны? Но перформанс состоялся среди бела дня. К тому же в реку прыгнул не Понти, и вы это знаете.

– Это другая картина, – сварливо сказал Гарай. – Я говорю о настоящей смерти, которую видел я один!

– Чьей смерти?

– Вы что, еще не проснулись? Эти люди знают, что я там был. Стоял за оградой, где Алехандро велел мне его дожидаться. Вернее, он велел сидеть в машине, но я задремал, спохватился и вышел на воздух, чтобы снова не заснуть.

Гарай сидел на диване, сложив руки на коленях, и казался совсем больным. Да он и был больным, ему бы еще денек-другой полежать с катетером в вене. Когда ночью в дверь позвонили, Радин был уверен, что это консьержка. Он быстро оделся, распахнул дверь и обнаружил на площадке художника в больничном халате.

– Еле нашел вас. Хорошо, что не уехали. Дайте чего-нибудь выпить. – Тот протиснулся мимо Радина в коридор и сбросил халат, оставшись в байковой пижаме.

– Вы что, так и ходили по городу? Принесу вам одежду.

Когда он вернулся на кухню, Гарай уже скрылся за перегородкой, и там зашумела вода. Вот и воду сразу дали, думал Радин, ставя чайник на плиту. А так минут десять ждешь, пока до мансарды по старым трубам дотянется. Стоит переломить свои намерения, и судьба начинает бегать за тобой, размахивая тем, что прятала. Утром я стоял с сумкой на перроне, пытаясь откреститься от неразрешимой задачи, а теперь два часа ночи, и главный фигурант дела плещется у меня в ванной.

– Послушайте, я рад, что вы решили мне довериться. – Радин положил на стул махровый халат. – Одевайтесь. Потом поищем что-нибудь в шкафу.

– Сойдет. – Голый Гарай вышел из-за ширмы, вытираясь полотенцем. – Я у вас надолго не задержусь.

Радин отвернулся к плите, где в чайнике варились два яйца. Он успел увидеть, что его гость покрыт рыжей кудрявой шерстью, и представил, как по ночам он обращается в локиса и настигает своих обидчиков.

– Вы говорите о вилле «Верде»? Там произошло убийство? И вы уверены, что вас заметили? В таком случае это связано с попыткой отравления, и теперь ясно, что было настоящим мотивом.

– Наконец-то до вас дошло. – Гарай нахмурился и уставился в потолок. – Не знаю, кто вы на самом деле, агент Интерпола или русский шпион, но думаю, что если расскажу все, что знаю, то перестану быть единственным свидетелем. И меня незачем будет убивать.

– Я готов стать вторым, рассказывайте. Хотите яйцо всмятку?

– Это было в ночь на тридцатое декабря, часов в одиннадцать. Я стоял за живой изгородью. До сих пор помню их голоса и шорох мешка по гравию. Они тащили тело в мешке – длинном, с логотипом фирмы «Tronco», в таких привозят удобрения для сада. Дотащили до обрыва и бросили в воду. Я не слышал всплеска, но я посмотрел вниз и почувствовал, как на мгновение там, внизу, разошлась вода. Я побежал к машине, хотя почти не чувствовал ног. Я испугался и уехал! Теперь вы поняли?

– Теперь я понял. Вы думаете, что видели убийство, а убийцы видели вас и теперь убийцы хотят вас убить?

– Это смешно? Речь идет о моей жизни, детектив. Ты ведь на серьезных людей работаешь? Русский сыщик согласился искать какого-то нищего парня в чужом городе, так я и поверил! Скажи еще, что в галерее тебе дали за него мешок с наличными.

– Давайте лучше поговорим о мешке для удобрений. – Радин выключил плиту, взял тарелки и поставил на стол. – Вы видели, как двое людей избавились от тела, и вы уверены, что убитым был хозяин дома. Зачем вы в ту ночь поехали на виллу?

– Так ведь Шандро попросил. Я должен был на стреме постоять, пока он картину пакует. Очевидно, он наткнулся на них в доме, выпрыгнул из небытия, словно голодный дух, и они насмерть перепугались. Выстрела я не слышал, скорее всего, ударили ножом или тяжелым предметом.

– Кто ударил?

– Крамер, конечно. – Гарай принялся лупить яйцо, потом обмакнул его в соль и медленно съел. – А с ним была Доменика.

– А если это были не они? Вы же сами говорите, что стояли за изгородью и слышали только голоса.

– Да кто же еще, глупец вы этакий! Она сказала, что порвала свой жемчуг, а он рявкнул, что теперь не до этого. Я знаю этот жемчуг, она его все время носит, не снимая. А рядом с ней шел чертов немец, присосался там, как минога, спал с чужой женой и донашивал чужое тряпье.

– Почему вы не сообщили в полицию?

– И что я скажу – что видел, как в реку бросили человека, который уже полгода как мертв? Или что он жил у меня всю осень, пока на его могилу ходили туристы с хризантемами?

– Значит, он жил у вас. Я так и думал.