Все решится буквально на днях, отвечает в таких случаях Габриель, а как насчет того, чтобы сходить сегодня в кино?

Еще ни разу Мария не ответила согласием, она постоянно занята.

— Но мы обязательно сходим в кино, — утешает она Габриеля. — Я так люблю кино! И хорошо бы, чтобы картина была с Ричардом Гиром… А сегодня мне нужно съездить с Фелипе на прием к врачу, ты не составишь нам компанию?

— Конечно.

Все то время, что они находятся в обществе несносного маленького ублюдка, Габриель думает о том, правильно ли он поступил, увязавшись за Марией в лавку ее брата. И не лучше ли было, подобно Ричарду Гиру, просто пройти мимо и не влезать в полную тяжких добровольных обязательств жизнь марокканки? Наверное, лучше. Тогда никто бы не доставал его с лошадьми и с поиском информации по ним и никто бы не навязывал своих припадочных родственников, а с порядком в своем магазинчике он бы и сам как-нибудь разобрался. Конечно, Мария — само совершенство, сама доброта, и, будь он прикованным к креслу инвалидом, лучшей спутницы и желать нечего. Но вся проблема заключается в том, что Габриель — совершенно здоровый молодой человек. С соответствующими сексуальными желаниями, пусть и несколько попритихшими со времен бесстыдницы Ульрики. Он не требует бесконечного, прерывающегося лишь на сон и на еду, секса, он уважает национальные и религиозные чувства Марии, но хоть какое-то вознаграждение должно последовать? Тем более что Мария выросла в семье, водившей дружбу с европейцами, получила светское воспитание, а еще один ее брат собирался стать политиком, исповедующим принципы открытого общества и демократизма.

— Тот, которого убили, — уточняет Мария.

— Тот, которого убили, торговал коврами, — уточняет Габриель.

— Нет-нет, был еще один, которого убили. Там, в Касабланке. Помнишь, я рассказывала тебе, что стала свидетельницей убийства? Так вот, это и было убийство моего брата. Его застрелили экстремисты. У входа в деловой центр, где находились курсы по маркетингу. Я как раз закончила занятия, а он должен был встретить меня у входа. Я видела, как все произошло, и видела, как после выстрелов они сели в красный «Форд». И укатили. Пяти секунд не прошло, как они скрылись из виду.

— Прости… Я не знал. Ты ничего не говорила… Убийц не нашли?

— Не нашли. И убийц отца не нашли… Я не рассказывала тебе про отца?

— Еще нет.

— С отцом тоже случилась беда. Думаю, из-за того, что один его близкий друг состоял в группировке, враждебной правительству. Его взорвали в собственном доме, а отец просто находился рядом с ним. А вообще отец всегда сторонился политики. Так же, как и я.

— Это, должно быть, ужасно. Такая случайная, несправедливая смерть, я имею в виду.

— Случайных смертей не бывает, ты же знаешь. На все воля Аллаха.

— Да-да, конечно… Значит, трое из вашей семьи…

— Шестеро. В нашей семье шестеро погибших. Самый старший мой брат… Он-то как раз был членом группировки друга отца.

— И погиб при взрыве?

— Нет. Брата убили раньше. Собственно, поэтому отец и пошел к своему другу. Чтобы взглянуть ему в глаза и попросить не трогать больше остальных его сыновей.

— Остальных?

— Еще двоих. Моих младших братьев. Отец пришел к другу с ними. Хотел показать, какие они неокрепшие, как легко поддаются влиянию и как нуждаются в защите… Он заклинал Аллахом. Если бы он знал, чем все закончится…

— Значит, твои младшие братья погибли вместе с отцом?

— Да.

— Страшная трагедия… Я соболезную… Не знаю, что говорить в таких случаях.

— Ничего не нужно говорить. Видишь, как получается? Отец и два младших брата — это трое. Самый старший брат — четверо. Брат, которого убили у меня на глазах, был пятым. А сейчас я потеряла последнего.

Габриель потрясен настолько, что не сразу откликается на несложную арифметическую задачку со смертельным исходом:

— И больше никого у тебя не осталось?

— Мама давно умерла. А самый младший брат был всего лишь на два года старше Фелипе.

Упоминание об ублюдке Фелипе, вертящемся тут же, возвращает Габриеля к реальности. Конечно, отголоски чужого несчастья расстроили его, любой нормальный человек расстроился бы. И стал бы искренне переживать. Но почему… Почему всегда выходит так: стоит ему решиться на серьезный разговор о чувствах и о том, что ты мне очень нравишься, хоть мы и не так давно знакомы, как сразу возникают обстоятельства, которые делают этот разговор неуместным. Сегодня это кровавая история марокканской семьи, а чуть раньше были треволнения с похоронами ковровщика и пляски вокруг его безутешной вдовы, и что, в конце концов, было в проклятом кувшине?

Этого Габриель так и не выяснил, не станешь же спрашивать про кувшин, когда кругом — одни трупы. Наверняка содержимое кувшина не представляет особенной ценности (там могло быть вино или подкисшее молоко верблюдицы). Скажи об этом сама Мария — и все стало бы на свои места. Но Мария не раскрыла тайны, и в голову Габриелю приходят самые разные догадки. Он склоняется к одной, наиболее достоверной: в кувшин налито приворотное зелье, ничем другим не объяснить, почему он все еще таскается за марокканкой. И ее невестка Магдалена таскается, и несколько друзей ее покойного брата, и трое из четырех близких родственников Магдалены. Четвертый разбит параличом и не покидает постели много лет, но Мария уже обещала заняться с ним уникальной двигательной гимнастикой. После этих чудодейственных процедур с постели встают даже безнадежные паралитики.

Или не встают, на все воля Аллаха.

Единственный, перед кем сила приворота бессильна, — мелкий пакостник Фелипе.

— Зачем тебе все это? — спрашивает Габриель, когда пакостник отправляется на прием. — Ты ведь толком не знакома с этими людьми. Они и знать тебя не хотели…

— Теперь все изменилось, — отвечает Мария. — Теперь они не могут без меня обходиться. Зачем же вспоминать то, что было раньше?

— Вот ты обо всех заботишься, а кто позаботится о тебе? —

слова Габриеля могли бы стать прелюдией к разговору на тему ты мне очень нравишься, хоть мы и не так давно знакомы, с последующими — вполне невинными — прикосновениями к локтю или запястью; с последующим целомудренным поцелуем в щеку (ни одна ресничка не вздрогнет, не оскорбится, не разволнуется). Мелкие, продуманные шаги в этом направлении могли бы в конечном итоге привести к постели, но Мария… Ах, Мария, пчело-матка, муравьиная царица, королева термитов! — больше всего она переживает за спокойствие и процветание своей колонии, а также за увеличение ее поголовья (не всегда естественным путем). И просто секс ей не нужен, вот бы Ульрика посмеялась!..

— Нельзя требовать от людей больше, чем они могут дать. У каждого свое предназначение. На все воля Аллаха.

— Я думаю, ты святая, Мария.