Это была статуя таинственного пильтдаунского человека, в существовании которого отец, как и большинство ученых, сомневался и которого поэтому не ввел в свою коллекцию антропоидов.

Дядя долго и внимательно смотрел на чудовище, и я никак не мог понять выражения его лица.

- Да, - сказал он наконец, - ведь вот же существует эта помесь обезьяны с человеком, и никто ничего не говорит, а когда я хотел... - Он не договорил и снова взял меня за руку. - Ну, ладно уж, идем. Что ж поделать, оно, пожалуй, и лучше, что вышло так. Ученым сейчас быть... Ой, нехорошо быть сейчас ученым! Таким ученым, как твой отец, особенно.

Подарок моего дяди был разложен на двух креслах.

Сознаюсь, что, увидев его, я просто обомлел от восторга.

Во-первых, это были блестящие рыцарские доспехи, во-вторых, шлем с массивными бычьими рогами и, в-третьих, пистолет "монтекристо" в роскошном кожаном футляре. Около него лежала коробка с патронами. Разве мог я от кого-нибудь ожидать такой подарок! Верно, отец мне постоянно покупал то книги с раскрашенными картинками, то умных заводных жуков, которые ползали по столу и, дойдя до самого края, послушно поворачивали обратно. Один раз он привез мне даже целую железную дорогу с двумя паровозами, разноцветным составом поездов, семафорами и станцией, но все это было не то, не то и не то! Пока я, окаменев от восхищения, смотрел на это богатство, дядя снял доспехи со стула и стал их надевать на меня. Шлем с рогами был немного велик, но дядя подложил под него свернутый кусок бумаги, и он стал как раз.

- Вот, - сказал он, отходя в сторону, чтоб лучше разглядеть меня.

Я сверкал, как рыба, только что вытащенная из воды.

- Настоящий Арминий в Тевтобургском лесу! Иди покажись маме.

На лестнице меня встретил отец. Он осмотрел меня с ног до головы, сказал: "Хорошо, очень хорошо", - и за руку потащил к матери.

Мать сидела около зеркала и, надев на руку чулок, штопала его пятку. Услышав бряцание моих доспехов, - отец потащил меня за руку, и я звенел, как гремучая змея, - она подняла голову и всплеснула руками.

- Боже мой! - сказала она восхищенно. - Неужели это тебе все привез дядя?!

Отец сорвал с меня шлем и бросил его в угол.

- Тебя это восхищает? - спросил он свирепо.

Я робко посмотрел на суровое его лицо, дрожащую нижнюю челюсть признак самого страшного гнева - и захныкал. Он толкнул меня, тогда я нарочно упал на пол и заревел уже во все горло.

Мать бросила чулок и подошла к отцу.

- Что это, Леон? - сказала она с неудовольствием. - Ведь мы с тобой, кажется, договори-лись обо всем? Ребенок совсем не должен знать твоих настроений. Такой чудный подарок - и вдруг ты...

- А? Чудный?! - закричал отец в полной ярости. - Посмотри, посмотри хорошенько, - ты найдешь на нем свастику! И вот, заявляю тебе, я не позволю...

- Да тише, тише, ради Бога! - сказала мать, страдальчески морщась, и дотронулась пальцем до виска. - Господи, как ты кричишь! Там же есть люди!

- Так пусть они слышат и знают, что я им не позволю уродовать моего сына! Выбросить, немедленно выбросить, - приказал он, - все это барахло! А ты... - он потянул меня за руку, - ты вставай! Ишь Арминий из Тевтобургского леса. Еще мал, чтобы носить эти разбойничьи бляхи с пауками. Вот закроешь мне глаза, и тогда...

- Господи! - сказала мать, гладя меня по голове, - я ревел, уткнувшись ей в колени. - Ну, скажи, что может понимать ребенок? Да и я-то толком ничего не понимаю. Ну, шлем, ну, рыцарс-кие доспехи...

- Рыцарские доспехи! - зло ухмыльнулся он. - Да, доспехи рыцаря с большой дороги.

- Леон... - начала мать.

- Берта! - вдруг взмолился отец голосом мягким и дрожащим от обузданной ярости. - Берта, ты же все-таки жена историка, уж не показывай так явно-то, явно-то свое азбучное невежество! Это одежда древнетевтонских воинов времен Тацита. Теперь в нацистской Германии, где воскресили культ языческого бога Тора, их дурачки пляшут вокруг его рогатого идола. И вот эта идиотская жестянка с коровьими рогами, - он злобно щелкнул по шлему, их священная эмблема. И знаешь, что я тебе скажу. Пусть наша религия как угодно плоха, но я никогда не променяю Христа на Тора. И если ты не хочешь скандала, большого скандала...

- Нет, не хочу, - сказала мать, - никак не хочу! И ты его тоже не хочешь... Ганс, иди-ка, голубчик, погуляй по саду. Сними эти доспехи, сейчас и без того жарко... - Она провела рукой по моему лбу. - Вон как ты вспотел!

- Вот, вот, внушай, внушай ему, что дело только в погоде! Ни при какой погоде, - закричал он, тараща глаза, и борода у него затряслась, - ни при жаре, ни при дожде ты не наденешь этого кровельного железа - и марш!.. Что ты делал?

- Ловил с Куртом щеглов, - сказал я, глядя на мать и выбирая удобную минуту, чтобы опять заплакать.

- И марш с Куртом ловить щеглов!

Мать сняла мои доспехи, аккуратно положила их на стул и поцеловала меня в макушку.

- Приходи потом в столовую, - шепнула она мне, - я тебе что-то дам. Но только не сейчас, а попозже. Ладно?

Я побежал отыскивать Курта. На пустыре его не было. Я пробежал мимо клумб - везде были следы его недавнего пребывания; здесь горшки с цветами стояли прямо на земле, там клумба была разрыта, кое-где приготовлены лунки, а около стены стояли садовые грабли и подле них лейка, полная воды.

- Курт, Курт! - позвал я.

Мне никто не откликнулся.

Я побежал на кухню. Тонкий голубой воздух стоял над плитой. Марта, разомлевшая, сердитая, иссиня-красная, как отварная свекла, наклонившись над плитой, колдовала над кастрюлями.

Около нее стоял камердинер дяди и что-то говорил.

Я прислушался.

- Затем все это мелко рубится, поливается уксусом, посыпается настоящим кайенским перцем, - еще по вкусу можно сюда добавить корицы, и, пожалуй, немного ванили, - и ставится в формах на лед.

Он говорил медленно, солидно и напоминал мне отца, объясняющего своим студентам особенности какого-нибудь доисторического черепа.

- Когда так при температуре ноль по Цельсию он простоит не менее восьми часов... - говорил камердинер.

- Нет, пригорит, обязательно пригорит! - вдруг сокрушенно воскликнула Марта. - Разве на таких дровах что-нибудь сваришь? - Она злобно поглядела на камердинера. - Ну, а щуку по-еврейски вы вашему барину готовите? спросила она с вежливой ненавистью.

Я побежал дальше.

Не было Курта и в его комнате. На столе стояла клетка со щеглами, и двое наиболее отчаян-ных, еще попискивая, взлетали, ударяясь о крышку клетки, неуклюже трепеща крыльями, и злобно бились о прутья; другие, уже смирившись, клевали коноплю или, нахохлившись, сидели на жердочках. Некоторые спали.