Я не могу уснуть, поэтому спускаюсь на кухню, чтобы сделать себе сэндвич с жареным сыром. Китти тоже там, смотрит телевизор и играет во что-то на телефоне.

– Хочешь сэндвич? – спрашиваю я.

– Ага, – отвечает она, не поднимая глаз от телефона.

Я прижимаю сэндвич к сковороде, чтобы он стал хрустящим снизу и сплющился. Чувствую себя не в своей тарелке из-за того, как прошел вечер. Я наблюдаю, как плавится очередной кусок масла, превращаясь в лужицу, и меня осеняет. Прямой контакт. Хлебу нужен прямой контакт со сковородой, чтобы он стал хрустящим.

Вот оно, решение моей проблемы с печеньем! Все это время я использовала силиконовые листы для выпечки, чтобы печенье не прилипало к противню. А нужно использовать пергамент. Он намного тоньше силикона. Если прокладывать пергаментом, у теста будет больше прямого контакта с источником тепла, и поэтому оно лучше разойдется! Так печенье получится тоньше.

Я решительно принимаюсь собирать ингредиенты. Если сейчас замесить тесто, за ночь оно подойдет, и завтра я смогу проверить свою теорию.

Я снова сплю допоздна, потому что уроков нет из-за учительского собрания и потому что я до трех часов ночи замешивала тесто и смотрела телевизор вместе с Китти. Как и вчера, меня ждут сообщения от Питера:

Извини.

Я придурок.

Не сердись.

Я снова и снова читаю его сообщения. Они отправлены с промежутком в пару минут. Питер явно беспокоился, что я все еще сержусь. Я не хочу сердиться. Я хочу, чтобы все было как раньше, и пишу ему:

Хочешь приехать? У меня есть сюрприз.

Он немедленно отвечает:

Уже еду.

– В идеальном печенье с шоколадными крошками, – лекторским тоном говорю я, – должно быть три слоя. Серединка должна быть мягкой и немного сырой, нижний слой – тянущимся, а верхний – хрустящим.

– Я больше не могу это слушать, – говорит Китти Питеру. – Просто не могу.

– Терпи, – отвечает он, сжимая ее плечо. – Она почти закончила. А потом будет печенье.

– Идеальное печенье лучше всего есть теплым, но оно остается вкусным, даже будучи комнатной температуры.

– Если ты не остановишься, оно остынет, – ворчит Китти. Я бросаю на нее сердитый взгляд, но, по правде говоря, я рада, что она здесь и служит буфером между мной и Питером. В ее присутствии все кажется нормальным.

– В кулинарном мире все знают, что Жак Торрес создал совершенный рецепт печенья с шоколадной крошкой. Питер, мы с тобой пробовали его всего несколько месяцев назад, – я уже нарочно растягиваю свою речь, чтобы заставить их страдать. – Сравнится ли с ним мое печенье? Спойлер: оно потрясающее.

Китти спрыгивает со стула.

– Ну все. Я ухожу. Никакое печенье этого не стоит.

Я глажу ее по голове.

– О, наивная маленькая Китти. Милая, глупая девочка. Это печенье стоит всего на свете. Садись, иначе не доведется отведать.

Закатив глаза, она садится на место.

– Друзья мои, я наконец нашла его – своего белого кита. Свое золотое кольцо. Печенье, которое будет править ими всеми. – Эффектным жестом я срываю салфетку с тарелки с красиво разложенными плоскими, хрустящими, тягучими внутри печеньями.

К моему ужасу, Питер засовывает одно из них в рот целиком. С набитым ртом он выдавливает:

– Восхитительно!

Он еще боится, что я рассержена, поэтому скажет сейчас что угодно.

– Ешь медленнее. Наслаждайся вкусом, Питер.

– Я наслаждаюсь, честно.

Настоящий критик, которому сложно угодить, – Китти. Я нетерпеливо говорю:

– Я использовала неочищенный сахар. Чувствуешь привкус патоки?

Она вдумчиво жует.

– Я не чувствую разницы между этими и позапрошлой партией.

– В этот раз я использовала шоколадные диски, а не кусочки. Видишь, как шоколад тает полосками?

– Папа же сердился за то, что ты потратила тридцать долларов на шоколад.

– Не то чтобы сердился. Может, ворчал… Но я уверена, он согласится – это того стоило.

Китти смотрит на меня с выражением «ну да, конечно», и я бормочу себе под нос:

– Это «Валрхона», она недешевая. И к тому же в упаковке было целых два фунта! Но это неважно. Разве ты не чувствуешь, что краешки более хрустящие, а серединка мягче? Мне что, опять нужно объяснить разницу между использованием силикона и пергамента?

– Мы уже поняли, – говорит Китти.

Питер подцепляет меня пальцем за петлю на джинсах и притягивает ближе.

– Лучшее печенье в моей жизни, – провозглашает он. Он подлизывается как может, но я еще не перестала сердиться.

– Вы оба такие ванильные, – говорит Китти. – Я забираю свое печенье и сваливаю отсюда. – Она принимается стремительными движениями складывать печенье на салфетку.

– Не больше трех штук!

Она возвращает два печенья на тарелку и уходит наверх.

Питер ждет, пока она выйдет, и спрашивает:

– Ты еще дуешься на меня? Я больше никогда не стану пить, если должен везти тебя домой, обещаю. – Он награждает меня обаятельнейшей улыбкой.

– Ты правда не против, что я пойду в университет Северной Каролины? – спрашиваю я. Его улыбка тускнеет, и он слегка колеблется, прежде чем кивнуть.

– Как ты и говорила, мы разберемся со всем этим.

Долю секунды он вглядывается в мои глаза, и я знаю, что он ищет утешения. В ответ я обвиваю его руками и крепко прижимаю к себе, чтобы он чувствовал, что я рядом и не отпущу.

ТЕПЕРЬ, КОГДА Я РЕШИЛА УЧИТЬСЯ В СЕВЕРНОЙ КАРОЛИНЕ, оказывается, что еще многое предстоит сделать, причем в ближайшее время. Я сообщаю колледжу Уильяма и Мэри, что не буду у них учиться, и отправляю регистрационный взнос в университет Северной Каролины. Я сообщаю новости миссис Дюваль, и она в восторге. Говорит, что я единственная из всего класса, кто туда попал, и немедленно добавляет его в список университетов, куда приняли наших выпускников.

– Я знала, что буду тобой гордиться, – говорит она.

Мы с Питером вместе идем в спортзал забирать мантии, шапочки и заказанные оповещения о выпуске. Сидя на трибунах, мы примеряем шапочки. Питер наклоняет мою набок и говорит:

– Выглядишь мило.

Я посылаю ему воздушный поцелуй.

– Дай посмотреть твои оповещения. – Я хочу увидеть, как выглядит его имя, написанное каллиграфическим почерком. Он вручает мне коробку, и я обвожу пальцами выдавленные на картоне буквы. «Питер Грант Кавински».

– Не надумал пригласить отца на вручение аттестатов?