Да и что она может?

Слезы текут по ее щекам, однако, она не пытается их скрыть. Так мы и стоим, глядя друг другу в глаза, впервые открыто выражая свои чувства.

– Ты покончишь с этим, ясно! – выдавливает она, наконец. – Сегодня же, с этой минуты покончишь!

– Иначе что?

– Иначе я тебя своими собственными руками придушу, сучонка! Если папа Гриша узнает… Запомни, я не позволю тебе опозорить нас и испортить репутацию. Этому -то простят, мужикам такое всегда прощают, а вот ты останешься крайней!

– Мне плевать.

– Зато мне не плевать! Дура! –  орет она и влепляет мне очередную пощечину. -Ты чего добиваешься, идиотка? Тебе жить надоело? Неужели не понимаешь, куда лезешь?

– Не смей меня трогать, иначе я не посмотрю, что ты – моя мать! – истерично кричу, зажав рукой разбитый нос.

– Ах, не посмотришь! – свирепеет она и снова бросается на меня, но тут раздается громкий стук в дверь.

– Жанна, что происходит? Сейчас же открой! – требует папа Гриша разъяренным голосом.

Мы с мамой замираем. Быстро переглядываемся, словно воры, застуканные на месте преступления, и не сговариваясь, бросаемся к разбросанным фотографиям.

– Немедленно открой, пока я не вышиб эту дверь! – продолжает тарабанить Можайский.

– Спрячь быстро! И не смей рот открывать! – шипит мама, всовывая мне в руку кольцо и, втянув судорожно воздух, направляется к двери.

– Что за ерунда? Чего вы орете на весь дом? – врывается папа Гриша в мою комнату и замирает, как вкопанный при виде меня. – Ты что, совсем озверела? – переводит он ошарашенный взгляд на маму.

Не знаю, как выгляжу, но если уж Можайского проняло, а он ни раз видел, как мама меня била, то, наверное, крайне живописно. Впрочем, ощущения соответствующие: будто по мне проехался танк. Жанна Борисовна и раньше лютовала знатно, но никогда еще не теряла контроль настолько, чтобы доводить дело до крови и шрамов. А судя по тому, как щипет и ноет рана на спине, без шрама не обойдется.

– Гриша, не лезь, пожалуйста. Я сама знаю, как мне воспитывать мою дочь, – холодно чеканит мама, с нажимом выделяя «мою» и пытаясь как бы между прочим пригладить выбившееся из прически волосы.

– Ты вот это называешь «воспитанием»? – обличающе ткнув в меня пальцем, прожигает ее грозным взглядом, под которым мама тушуется, хоть и старается не подавать виду.

– Гриша… – пытается она что-то возразить, но Можайский не позволяет.

– Что «Гриша»? Ты думаешь вообще, что делаешь? – повышает он голос. – Она как у тебя завтра на учебу пойдёт с разбитым лицом? Опять пропускать начнёт с первого дня? Мало жалоб было на неё в прошлом семестре?

– Никаких пропусков не будет. Замажет и пойдёт.

– Да конечно! Ещё не хватало, чтобы кто-нибудь увидел, и начались разговоры, что у губернатора в доме процветает насилие. Совсем сдурела?!

Когда он это произносит, у меня едва не вырывается смешок. Я-то уж грешным делом подумала, что он о моем здоровье печется, а оно вон что.

– Завязывай с этим, Жан. – продолжает он отчитывать маму. Я уже хочу выдохнуть, однако следующая фраза повергает в шок. – Если на то пошло, и она не понимает человеческого языка, скажи мне, и её отлупят без следов.

Ни хрена себе заявочки!

Смотрю на отчима во все глаза и едва сдерживаю дрожь. Мама бледнеет, особенно, когда он проходит вглубь комнаты и, сев на стул, спокойным, но безапелляционным тоном требует:

– А теперь рассказывай, что на сей раз вытворила твоя дочь? Мне подключать людей или…

– Господи, нет, конечно! Ничего такого, что может бросить на тебя тень, – торопливо заверяет мама, нервно поглядывая в мою сторону. У меня же все обмирает от страха.

Если Можайский узнает правду… Я даже боюсь представить реакцию. Наверное, Серёжа прав, нужно переезжать. Делать, наконец, выбор. Всё заходит слишком далеко, и мне дико страшно.

– То есть ты её из-за ничего избила? – не поверив ни слову, вкрадчиво уточняет папа Гриша, скользя по мне холодным, пронизывающим до костей, генеральским взглядом.

– Нет, но… – запинается мама и пытается сгладить заминку натянутой гримасой. Мне даже кажется, что я слышу, как лихорадочно крутятся шестерёнки в её голове в поиске ответа. Мои нервы натягиваются, как струны, и в ушах начинает шуметь кровь.

Чувствую, с такими каруселями я не в Хемптонсе окажусь, а в дурничке.

– Гриш, это женские дела, – находится – таки мама с ответом и очень талантливо изображает неловкость. Правда, на Можайского она оказывает совершенно обратный эффект.

– Что ещё за женские дела? Она что, залетела? – взбеленившись ещё больше, хищно прищуривается он, оглядывая нас с подозрением.

– Ну, что ты? Нет, просто…

– Что «просто»? – нетерпеливо рявкнув, подскакивает он со стула. Мы с мамой одновременно вздрагиваем и обмениваемся паникующими взглядами. Пожалуй, впервые в жизни проявляя такое единодушие.

– Прекрати орать на меня! – взяв себя в руки, надменно вскидывает мама подбородок и, помедлив, уклончиво поясняет. – Ничего непоправимого не случилось. Просто подцепила небольшую болячку, но уже завтра мы начнём решать этот вопрос.

До меня, как и до Можайского, не сразу доходит, что она имеет в виду. А потом я мысленно взвываю, словно стая оборотней в полнолуние, сложив «небольшую болячку» и «женские дела».

Вот только дурой, подцепившей ЗППП, не хватало быть. Честно говоря, я даже не уверена, что это меньшее из зол, и разразившаяся следом буря это только подтверждает.

Папа Гриша орёт так, что окна сотрясаются, а внутри все обмирает от ужаса. Достаётся нам обеим: мне за то, что дура и связалась не пойми с кем, маме – что не вдолбила в мою бестолковую голову, что нужно предохраняться.

Так стыдно мне ещё никогда не было. Мама зыркает на меня с бешеной злостью, но тем не менее, вместе со мной, молча, терпит разнос от папы Гриши.

– Значит так, – резюмирует он, исчерпав, наверное, весь запас ругательств. – Завтра полетите в Москву, там найдете какого-нибудь неразговорчивого врачишку…

– Я могу и здесь найти того, кто будет держать язык за зубами, – осторожно предлагает мама.

– Нет уж, не хватало ещё, чтобы кто-то узнал, что твоя дочь… – у меня обрывается сердце, почему-то ужасно страшно услышать от Можайского в свой адрес какое-то грязное оскорбление, но к счастью, он сдерживается. – В общем, собирайте чемоданы, завтра вечером организую вам частный самолет.

– Хорошо, – покладисто кивает мама.

– Дальше: скажи домработнице, чтобы провели генеральную уборку и все тут с хлоркой отдраили. А ты, – поворачивается он ко мне, окатив брезгливым взглядом, – не смей подходить к сестре, пока не получишь справку о том, что здорова. Поняла меня?