– Ну вот, брат Цейтлин, вкушай безбоязненно, тут всё кошерно. Фаршированной рыбы, правда, нет, не обессудь. Но обрати внимание: ни налимьей печени, ни угря копченого, ни миноги маринованной нет на этом столе. Специально для тебя предупредил, чтоб не ставили, – гордый своими познаниями кашрута, похвастался Потёмкин, – рекомендую осетровый бок. Или балычок копченый – чрезвычайно хорош…

– Я весьма признателен вам, Григорий Александрович, и ни в коей мере не хочу показаться неблагодарным. Также не хочу оспаривать ваше мнение, но… как вы сами любите говорить: «Платон мне друг, но истина дороже», – и тут Цейтлин замолчал, не закончив фразы…

– Договаривай, Цейтлин, договаривай, – подбодрил его Светлейший, – мое мнение оспаривать не возбраняется. У нас тут свобода слова. Временная… – и, слегка скривившись, добавил: – Почти как в Америке.

– Рыбы семейства осетровых, как, например, сам осетр, а также стерлядь, севрюга и белуга – кошерными не являются…

– Это почему же еще? Насколько мне известно, по закону Торы вашей, наличие чешуи и плавников отличает кошерную рыбу от некошерной, а оба эти признака у осетра есть! Неоспоримо присутствуют!

– Это не совсем так, Светлейший… Законы Торы подразумевают, что эти признаки «средний» человек может увидеть невооруженным глазом. А у осетра чешуя настолько мелкая, что и не видать… Галаха определяет: только та чешуя, которую можно снять рукой или ножом, не повредив кожу рыбы, может служить признаком кошерности. Осетр же не считается кошерным, поскольку чешуя его не может быть удалена без повреждения кожи…

– Мракобесие какое-то! – бурно вступила в разговор княгиня Дашкова, – послушайте, Цейтлин, вы же разумный, образованный человек! Надворный советник! Не стыдно вам? Восемнадцатый век на дворе! Гальвани итальянский и Вольта лягушачьи мышцы електричеством сокращают! А Бен Франклин американский да наш Михайло Васильевич, вон, это електричество приручать начали, а вы все верите во всякие суеверные россказни тысячелетней давности!

У Цейтлина болезненно дернулось лицо. Он поклонился Дашковой и тихо сказал:

– Но ведь и вы тоже во что-то верите, княгиня Екатерина Романовна…

– Я, Цейтлин, пытаюсь по мере сил разделять Веру и Суеверия. Это категории разные.

– Но ученый доктор Рихман, коллега и соратник Михаила Васильевича Ломоносова, всё ж таки убит был огнем небесным, не так ли, княгиня Екатерина Романовна? – не повышая голоса, произнес Цейтлин.

– Это было атмосферное электричество. Вы что, действительно полагаете, что профессора Рихмана покарал огонь небесный? Полноте, Цейтлин!

– Факт остается фактом, княгиня…

– Но этот факт имеет научное объяснение, Цейтлин, научное… Не суеверное!

– Но почему же, княгиня, видите вы суеверие в запретах касательно определенной пищи или ее приема? Большинство конфессий таковые запреты практикуют, – с несвойственной для него настойчивостью упорствовал Цейтлин.

– Великий пост, например, – подсказал Потёмкин. В нем проснулся старый, матерый софист, который тут же стал умело и привычно разворачивать дискуссию в интересном для него направлении.

– В Посте сокрыт глубокий смысл – это процесс очищения, а в отказе есть рыбу без чешуи я лично ни логики, ни смысла не вижу, – сказала Дашкова, трезвея от злости.

– Есть как минимум три объяснения запрета на некошерную пищу, в частности рыбу и всяких водных тварей. Позвольте, я вам их изложу, княгиня?

– Сделай милость, надворный советник, изложи…

– Друзья мои, – прервал их Светлейший, поняв, что этот обмен «любезностями» может быть надолго, – ну-ка остановитесь.

Обозрев гостиную и гостей, он промолвил ласково, но твердо:

– Я бы и рад продолжить увлекательную дискуссию о столь интригующих вещах, как запреты на поедание некошерных водных тварей и многом другом, но похоже, что гости мои чувствуют себя заброшенными, а я, соответственно, виноватым. По этому поводу предлагаю перенести сию дискуссию на некоторое время. Всего лишь на время, вы не возражаете? Княгиня Екатерина Романовна? Господин надворный советник?

И, не дав спорщикам ответить, Светлейший весьма искусно завершил ситуацию следующим образом: наполнив два бокала превосходным айсвайн – ледяным вином из замерзшего на лозе в долине Мозеля винограда, – он вручил их Цейтлину.

– Вот тебе прекрасная возможность поговорить на своем любимом диалекте, ибо, судя по выговору, этот кожаный барон Ульрих – из Берлина или окрестностей. Заодно и узнаешь. Смотри же, чтоб только не напился обер-лейтенант раньше времени, больше трех бокалов, не давай. Ну где же там доктора Тимана черти носят?

– Не подойдет он ей, князь, напрасно стараешься, – печально промолвила Дашкова, глядя на спину удаляющегося в сторону барона Цейтлина.

– Не каркай, Кать… Ты почем знаешь? Откуда такая уверенность?

– Никакая не уверенность. Просто интуиция. Да к тому же, ей же русские мужики нравятся, сам ведь знаешь…

– Как не знать, но нам бы Зубова хоть на полгода выдавить, а там разберемся…

– Запала она на него, Светлейший, крепко запала… аромат молодости и всё такое…

– Бывало уже всё такое, – скрипнул зубами Потёмкин, – попытка не пытка, попробуем ещё раз.

– Ну, Бог тебе в помощь, князь. А что там второй кожаный гладиатор поделывает?

– Кушает себе с аппетитом. Курицей вроде увлекся не на шутку. Шла бы ты, Катя, тоже поела горячего…

Леша Севастьянов сильно изумился ассортименту блюд, но, поразмыслив, решил не рисковать и сосредоточился на жареной курице. Оно было как-то попривычней. И ужасно вкусно. Курятины он не ел с последнего визита к маме в Тверскую область, где-то полгода назад, как раз перед войной… Наблюдение за противником, равно как и анализ ситуации, он решил оставить на потом, мудро рассудив, что ни немец, ни дворец с дамами и кавалерами, никуда не денутся… а вот присутствие курицы в блокадном городе не гарантировано…

А вот Сенька бдительности не терял. Хоть и уплетал пельмени со сметаной за обе щеки, но следил за каждым движением фашистюги, как он тут же окрестил Ульриха.

– Добрый вечер, господин барон! Не хотите ли бокал вина? Прекрасный Мозельский рислинг. Позвольте представиться – надворный советник Йошуа Цейтлин…

– Jude, du musst verrückt sein… Еврей, ты, наверное, сошел с ума! – искренне изумился барон фон Ротт.

Бокал жалобно зазвенел, разлетаясь на хрустальные осколки. Мозельское вспенившейся струйкой излилось на паркет пола…

– Твое счастье, что перед тобой офицер Люфтваффе, а не мясник из гестапо, который бы просто спустил с тебя шкуру, перед тем как шлепнуть за подобную выходку…