— Я согласен. На все согласен. Сумеешь меня вытащить из клетки?

— Завтра тебя повезут к Сухому ручью. Я тебя буду сопровождать. В пути на нас нападут. Садык тебя выкрадет. Но если ты не станешь на него работать, он тебя отдаст своим собакам на завтрак. С ним нельзя шутить.

— Ты ему обо мне рассказал?

— Да. Мои три сына на Садыка работают. Хорошего от него не жди. Но другой работы здесь нет. Выбор невелик. Жизнь человека и вовсе ничего не стоит. Все. Мне пора. Завтра. Жди и будь готов ко всему.

Санитар встал и тихо вышел из камеры.

— Черт с ним! — тихо пробормотал Слепцов. — Пусть делают что хотят. Только бы не по голове!

Он ощупал затылок. Волосы уже отрасли, но выпуклости от шрамов на темени и затылке остались и даже побаливали.

3

Его вывели во двор в семь утра. У ворот стоял старенький зеленый уазик с красным крестом.

Впервые на Павла надели смирительную рубашку, рукава завязали на спине. Удобная вещь. Надежней любых наручников.

Санитар шел рядом, держа в руках небольшую картонную папку. Возле машины с решеткой стояли еще двое казахов в белых халатах. Задние дверцы открылись.

Павел резко обернулся и глянул на здание тюрьмы. Из тысячи окон он нашел нужное. Впрочем, не искал. Взгляд сам упал на нужное. За помутневшим стеклом он увидел лицо доктора, взгляд которого выстрелил ему в спину. Павел не мог его разглядеть с такого расстояния, но он не сомневался — холодное непроницаемое лицо выражало нечто вроде сожаления.

Санитар помог беспомощному больному забраться в салон и залез сам. Дверцы захлопнулись. Двое в халатах сели в кабину, отгороженную от салона толстым оргстеклом.

Ворота открылись, и машина тронулась с места.

Кругом желтая степь с высохшим бурьяном. Небо мрачное, затянутое серым покрывалом. Тут и стены не нужны. Бежать некуда. Где север, где юг, понять невозможно, только пыль со всех сторон, поднимаемая суховеем. Ни одной живой души ни на земле, ни в небе. Город, вероятно, остался позади. Сквозь задние окна белый свет не просматривался. Желтая мука, вздымаемая колесами, создавала плотный занавес.

Машина ехала быстро, виляя из стороны в сторону, подпрыгивая на кочках.

Вот-вот в поле появятся джигиты на лошадях и спасут его. Так он представлял себе высвобождение из плена. На большее его писательской фантазии не хватало. Санитар молчал и не смотрел в его сторону.

Чуда не произошло. Машина благополучно добралась до места. Небольшой городок, заводские трубы, старые машины, узкие улочки. Людей не много. Большая часть одета в телогрейки, меньшая в национальные халаты. Европейских лиц среди немногочисленного населения он не заметил.

Неожиданный вираж — и машина затормозила у высоких деревянных ворот. Шофер посигналил.

Ну вот! Последняя надежда лопнула как мыльный пузырь. Что дальше? Новая камера? Уколы, грязь, баланда и смерть!

Белое длинное двухэтажное здание не походило на тюрьму.

Его выволокли из машины и завели в боковую дверь. Узкий коридор с кафельными стенами. Шли долго, потом свернули в открытую дверь. Все вокруг белое, посреди огромного помещения больничный топчан, накрытый клеенкой, у изножия и в подголовнике кожаные ремни, свисающие к полу.

С больного сняли смирительную рубашку и усадили на топчан, похожий на современное орудие пыток.

Если бы его хотели убить, то не возили бы по степи.

Шофер и его напарник ушли, остался только санитар. Он сложил руки на груди, положив свою папку на топчан, и застыл как истукан, глядя в окно.

Слепцов думал, что его сердце вырвется из груди, рот пересох, ноги налились свинцом.

Мысли превратились в муравейник. Распадаясь на крошечные черные точки, они расползались в разные стороны, суетливо переползая друг через друга.

Тот, кого они ждали, появился минут через пять. Павлу эти минуты показались вечностью.

Невысокий, полноватый, неторопливый казах с очень острым колким взглядом.

— Встаньте.

Пациент встал. Новый доктор медленно обошел вокруг Слепцова, осматривая его со всех сторон.

— Представительный вид, даже после изнурительного режима в нем все еще присутствует порода. Голубых кровей.

Говорил он по-русски без акцента, чисто и четко, будто сомневался, что его слова все понимают.

Остановившись прямо перед больным, он задрал голову вверх и, пожирая жертву взглядом, тихо спросил:

— На что жалуетесь?

— На жизнь, доктор.

— Поправимый недуг. Можем вас от него избавить.

— От жизни?

— Конечно. Она же вас не устраивает.

— Предложите достойную замену.

— Смерть.

— Плохая альтернатива.

— Некоторые молят о смерти. Но вы еще не в той кондиции. Я прочел вашу рукопись. Несомненно талантливо. Умеете убеждать и навязывать свои мысли другим. Хорошая черта. Поверил, не видя вас. Теперь верю на сто процентов. Но моей веры мало. Надо, чтобы вы в себя поверили. На те же сто процентов. Тогда мы найдем общий язык.

— Вы профессор Аликбек Дирюкенов?

— Собственной персоной. Непререкаемый авторитет в области психиатрии.

— А я подопытное животное?

— В некоторой степени. Но как врача вы меня не интересуете. Как руководителя клана Садыка, пользующегося еще большим авторитетом среди народа, вы меня можете заинтересовать.

— Сплошные авторитеты в одном лице.

— Всех моих лиц не перечесть. За время советской власти я успел получить три ордена Ленина. С нынешней властью тоже дружу.

— Вы можете переправить меня в Москву?

— Я все могу, но ничего не делаю за так. Бедным помогаю. Не даю народу сдохнуть с голода. Не за «так». Мой народ — моя армия. В нем моя сила. Они мне преданы до гробовой доски. Границы Казахстана — мои границы.

— С Россией дело обстоит хуже?

— Не очень плохо, но не так, как мне хотелось бы. Весь героин, проходящий через Казахстан, попадает в мои руки. Я хочу, чтобы он доходил до Москвы. За последний год погибли три моих курьера. Все русские. Они не были столь солидными, как вы, и столь же убедительными. Я потерял больше полутора миллиона долларов. Риск себя не оправдывает. Мне нужна одна беспроигрышная ходка до Москвы, иначе я потеряю в России рынок. Мою нишу займут узбеки или таджики. У них неплохо идут дела. Но сейчас всем трудно. Ваш президент серьезно занялся коррупцией и наркоторговлей. Юг и юго-восток России заслонен кордонами. Просочиться очень трудно. Одна треть товара составляет огромные потери. Одним словом, мне нужен серьезный прорыв. Довезете героин — вы свободны. Не довезете — вы труп. Третьего не дано.