Афанасию стало нехорошо. В этом глухом углу рынка продавцам гашиша ничего не стоило зарезать двух пришельцев из северных земель, трупы бросить собакам, а самих собак потом пустить на шашлык. Это местных, может, кто-нибудь и хватился бы, а чужаки-то кому нужны?

Мигель снова запустил руку в мешок и достал оттуда еще один перстень, но уже золотой и с камнем поменьше. И следом — изящную золотую цепочку.

Продавцы, похоже, устали торговаться, потому что закивали головами и замахали руками: все, идите, мол. Португалец завязал горловину мешка хитрым узлом и вернул его купцу, затем аккуратно, почти благоговейно переложил товар в любезно переданную ему просмоленную от влаги холщовую суму и закинул ее за плечо. Не оглядываясь и не прощаясь, двинул на выход. Афанасий, с которого за время этого торжища сошло от страха семь потов, поспешил следом.

«Надо отдать Мигелю должное, умеет торговаться, черт португальский, — думал тверич, глядя на узкую спину подельника. — Такой бесстрашный. Как-то слишком даже. Вообще опасности не сознает. Уж не потребление ли этой дряни его таким делает? Возможно. Тогда надо с ним поосторожнее быть. А то в иных делах-то бесстрашие — качество полезное, а в иных и до беды довести может».

Они миновали зал, в котором обнаженные люди прессовали сушеную пыль, поднялись по ступенькам и вышли на воздух. Солнце село окончательно. Легкий ветерок гнал с моря напоенную йодистым запахом прохладу. Афанасий вдохнул полной грудью и поразился тому, каким чистым и вкусным показался воздух после пропитавшего подземелье сладковатого аромата. Они отвязали коня, Афанасий взобрался в седло. Португалец ухватился за стремя и повел коня к выходу из базарного лабиринта.

Временами купцу казалось, что справа и слева от них в боковых проходах мелькают какие-то тени, но поручиться за то, что это так, он не мог.

Да и с чего вдруг за ними стали бы красться? Хотели бы убить, убили бы в открытую.

— Слышь, Мигель? — склонился он к товарищу. — А ты уверен, что не продешевили мы с этим товаром?

— Еще как уверен, — ответил тот. — И ты можешь быть уверен.

— Да я вот как раз… Понимаешь… — начал Афанасий, с трудом подбирая слова малознакомого языка. — Конопель-то этот много где растет. Хочешь — суши, хочешь — сырым жуй. Нешто люди его сами набрать не могут? Ну, а уж порвать да в плитки слепить — велика ли хитрость? Стоит ли за это золотом да адамантами платить?

— Не везде одинаковый он, — ответил португалец. — Иного нужно корзину съесть, чтоб торкнуло, а…

— Торкнуло? — переспросил Афанасий.

— Чтоб почувствовать неземное блаженство. А иного достаточно с ноготь проглотить.

— И долго то блаженство чувствовать можно?

— Не то чтоб долго. Часа четыре, много пять. Но ведь его всегда можно принять еще немного, — улыбнулся Мигель. — Оттого нам и выгода. Они привыкают, едят без перерыва или скуривают, а мы им новый продаем.

— Все равно не понимаю…

— Ах, вот ты про что! — догадался Мигель. — Ты думаешь, почему мы товар этот покупали в таком тайном месте? — Свободной от стремени рукой он указал на окружающие их глухие стены с узкими проходами. — Конопель-то везде растет! Так?

— Э… — Афанасий почесал в затылке. — Ну да.

— Потому что местные шахи сами этим делом торгуют немало. Слуг отправляют сотнями, чтоб те собирали, сушили, прессовали да продавали. Им соперники не нужны.

— То есть специального запрета нет, но как бы и не разрешено?

— В Шемахе запрета нет, хотя неприятностями грозить может. Не убьют шахские слуги, но бока намнут и имущество пожгут. А вот в том же Мазандеране за изготовление и продажу зелья гашишного усекновение головы положено.

— И что, никто не делает?

— Правитель делает, у него свои поля есть и люди, специально наученные растить, собирать да зелье готовить. Из рабов большей частью. А остальной конопель, какой найдут, слуги изводят под корень, вместе с теми, кто его вырастил.

— Значит, все же кто-то растит, несмотря на запрет? Странно. А зачем мы его туда везем? Усекновение ведь? — окончательно запутался тверской купец.

— А за потребление смертной казни нет. Сколько хочешь, столько и жуй. — Мигель улыбнулся недогадливости Афанасия. — Только за продажу. За нарушение привилегии шахской гашишем торговать. Понял?

— Теперь, кажись, да.

Они миновали площадь, на которой темные люди по-прежнему жарили шашлыки из собак, и вышли в доступную для всех посетителей часть базара.

— Пойдем скорее, наш корабль на рассвете уходит, — сказал Мигель, глядя на огни раскинувшегося внизу порта.

— Наш корабль?

— Ну да. Торговцы шепнули пару слов кому надо. Им вовсе ни к чему, чтоб мы вместе с товаром попали в руки шахских стражников. У них тут на Востоке пыточное дело так поставлено, что, и чего не знал, вспомнишь и расскажешь. Потому покупателей охраняют и стараются, чтоб они отбыли побыстрее да подальше.

Небольшое двухмачтовое судно, на которое приняли их бакинские торговцы по тайному слову, произнесенному Мигелем, неспешно скользило по водам Дербентского моря. Ветер поигрывал парусом из серой ткани. Белые барашки разбегались от рулевого весла. Солнце сушило палубу, которую два обнаженных по пояс ширванца поливали теплой забортной водой, черпая ее деревянными ведрами. Кристаллики соли, образуясь в швах досок, напоминали Афанасию родную Тверь зимой.

Купец сидел у мачты в тени паруса и в который уж раз перелистывал книжку Михаила. Вчитывался в четкий, витиеватый подчерк княжеского писца, разбирал торопливые каракули, оставленные на полях лазутчиками, пытался между строк определить свой дальнейший путь.

Последние несколько страниц были исписаны уже его собственным неровным подчерком, с косой палочкой над «ять». Интересно, понадобится ли кому его труд? Получит ли он за него хоть рубль? Высунув язык от усердия, он попытался зарисовать расщепленной палочкой силуэт горы на горизонте, притаившуюся в отрогах крепость с каменной смотровой башней и причал с боевыми галерами. Выходила какая-то мазня. Особенно плохо получалась сама гора — самая важная деталь, долженствующая служить вехой в случае атаки на пристань. Купцу никак не удавалось передать чуть изогнутую линию правого склона.

Дремавший на носу Мигель проснулся. Выбрался из-под просмоленного, чтоб не промокал, куска парусины. Потянулся до скрипа в суставах. Зевнул, широко разевая зубастый рот. Змеей скользнул мимо полуголого ширванца и присел рядом с Афанасием.

Без своих тряпок он был похож на морского разбойника. Загорелый, обросший многодневной щетиной — странно, как она у него в бороду не превращается, весь покрытый синими рисунками, наколотыми прямо на кожу. Резкий и точный в движениях. Только повязки на глаз не хватает. А еще лучше и на оба. Не нравились Афанасию его глаза. Глубокие, неподвижные. Как у сомлевшей на солнцепеке змеи. Опасные глаза.