Так, путешествуя с караванами от города к городу, оставаясь в каждом по несколько недель, он добрался до моря Индийского. За плату малую переплыв небольшой пролив, оказался в древнем торговом городе, раскинувшемся на острове прямо посреди океана.

Афанасий улыбнулся и погладил щеку, на которой алел свежий шрам, полученный в одном из припортовых кабаков Гурмыза.[45]Дернул же черт вступиться за того несчастного черноликого паренька!.. Хотя, с другой стороны, убил бы его торговец. А душа спасенная, хоть и не христианская, авось на Страшном суде зачтется. Руки, ноги и головы же поломанные, тем более недобрых людей, души не перевесят. Он снова усмехнулся и потер шрам.

Правда, убираться оттуда после той драки пришлось спешно, ну да и к лучшему оно. А то шумно там, жарко, хоть святых выноси. Разбойники кругом, ворье. А к людям относятся хуже, чем к скоту. Особенно знатные. Иным и нагайкой ничего не стоило человека на улице забить насмерть. Купец завел руку за спину и почесал зудящий от заживления шрам, оставленный одним молодым княжичем, судя по одежде. Одежда его, конечно, потом поистрепалась, когда валялся княжич в пыли и обнимал сапоги Афанасия, умоляя не лишать последних зубов, в то время как три его стражника кулями лежали друг на друге, закатив в беспамятстве глаза… Трусоват отрок оказался, мягкотел. Может, и не княжич то был, а прихвостень какой, много о себе возомнивший. Поди разбери. Но такой враг ему в Гурмызе тоже был не нужен. Потому отобранные у прихвостня деньги быстро перешли в крепкую, намозоленную канатами и высушенную солнцем руку хозяина тавы,[46]на которой Афанасий отправился в сторону Индийскую.

Индия оказалась страной не такой уж далекой, да поначалу и не поразительной. Прибрежные города мало отличались от хорасанских. Те же крепостные стены из камня и глины, иглы минаретов тянулись к высокому небу. Пронзительные крики мулл, призывающих верующих к молитвам по пять раз на дню. Изнуряющий зной и зеленый чай. Мужчины в чалмах и халатах, женщины, закутанные с ног до головы в платки и сетки, скрывающие лицо и фигуру. Босоногие дети, не обжигающие пятки о раскаленный песок.

Более всего запомнилась Афанасию могучая река Инд. Далеко выносила она в сине море мутные свои воды. И плыли в тех водах, пятная море, потоки мутного ила, обломки хижин, кухонный мусор и траченные огнем покойники. В землях этих не хоронили умерших в земле, а жгли на кострах погребальных, как делали и русичи до прихода христианства. Для тех, кто побогаче, дров не жалели. Да масла ароматного подливали в огонь, чтоб умерший перед богом своим во всей красе предстал. Жен ему в дорогу прикладывали, коней, да колесницы, да богатства, чтоб не скучно было. Кушанья и напитки, чтоб приятней было до рая добираться. Потом собирали прах в урны золотые да ставили в доме у родных, украсив цветами благовонными. Или развеивали из них прах в красивых местах.

О бедных же особо не заботились. Наверное, какие-то налоги с них драли за пожог, а то дерева-то вокруг немерено, кострище можно было развести выше неба. Но не разводили. Иногда просто подпаливали труп с бочка да кидали в воды священной реки. И плыл он себе к морю-окияну даже не ногами вперед. А по берегам народ мылся да в ведра для пития зачерпывал. Большинство тел, конечно, поедали гады речные, но некоторые доносило до морских вод, и тут они доставались гадам морским. Огромные рыбы подныривали под покойников и жрали их снизу, отчего те дергались на воде, словно подавали сигналы плывущим. Несколько дней после увиденного Афанасий не мог ни есть, ни пить. Но потом ничего, отпустило. К тому же стало не до того.

За великой рекой начиналась настоящая Индия. Среди мусульманских минаретов все чаще попадались причудливые храмы разных верований. Иногда огромные, выше деревьев, сложенные из гигантских глыб, с рисунками разными, иногда сильно срамными. Иногда просто в виде увитых цветами беседок. А некоторые и вообще без храма молились, сидели себе, ноги скрестив да под себя их подсунув и глаза закатив. Худющие и недвижимые. При виде их Афанасия брала оторопь. Будто не просто так они сидят, а с духами общаются или еще с кем. Ему страшно хотелось перекреститься, но, скинь он с себя личину Хаджи-Юсуфа, это могло стоить ему и коня, и остатних денег, и самой жизни.

Там же он воочию увидел обезьянцев. Покрытые волосами зверушки, до противного схожие с человеком, вереща, скакали по веткам, тряся неприкрытыми чреслами. Вели себя совсем как и местные детишки. А те, похоже, лет до семи не знали вообще никакой одежды. Так и копались в грязи, собирая каких-то жуков, тыкая друг друга палочками, как саблями, и устраивая шумные потасовки.

Завидев сходящего на берег Афанасия, они подбегали к нему, дергали за одежду, тянули руки, что-то просили. А один малолетний паршивец даже укусил за ногу. Купец хотел наказать, да обидчик тут же затерялся в толпе совершенно одинаковых на лицо сверстников.

Подростки, равно как мужчины и женщины, оборачивали вокруг живота полоски воздушной ткани, совсем не скрывающей их прелестей и достоинств. Мужчины заплетали волосы на непокрытых головах в косы, женщины ходили с распущенными. Иссиня-черные гривы качались в такт неприкрытым грудям и отвисшим животам. Почти все женщины были либо беременные, либо кормящие. При этом они, окруженные галдящими выводками, еще как-то умудрялись работать по дому и даже в поле. Там же, в поле, среди бела дня, устраивали они и грех. Иногда тайно, хотя по качающимся кустам все можно было понять, а иногда и вовсе явно. Один купец, не раз хаживавший этим путем, рассказывал, что это у них такой способ поклоняться местным богам. Сначала хотелось плеваться. Но потом Афанасий попривык и в голову даже стали закрадываться срамные мысли, что неплохо было б и ему так помолиться, а то бабы-то почитай сколько уж времени не было.

Чтобы в голову не лезли подобные мысли, Афанасий достал из-за пазухи листок, извлек из сапога расщепленную на конце палочку, макнул в сок черных плодов, кои насоветовали использовать в качестве чернил местные писцы, и начал записывать впечатления от последнего схода на берег, у небольшого города, название которого так и не смог выяснить.

«…Выделяется одеждой только чиновный люд. У местного князя — фата на голове, а другая на бедрах, а у бояр — фата через плечо, а другая на бедрах, а княгини ходят — фата через плечо перекинута, другая фата на бедрах. А у слуг княжеских и боярских одна фата на бедрах обернута, да щит, да меч в руках, иные с дротиками, другие с кинжалами, а иные с саблями, а другие с луками и стрелами; да все наги, да босы, да крепки, а волосы не бреют». — Завитушки букв убористо ложились на тонкий листок, сделанный из болотного растения — папируса. За время своего хождения он пристрастился записывать все, что видел, в книжицу, и когда той не стало…