Вот и сидели попеременно они с князем, а то и совместно, на этой поляне. А Финя им припасы носил.

Пока волха отправилась в свой Совет особую книгу добывать, а нежить с нечистью затихорились, особых дел не было. Приглашали, конечно, его на свадьбы, но в этом не было особой нужды. Защитник им не требовался от того, что кобу творить некому. А преображение Аркуды князь считал на это время главной задачей.

И то, что князь начнёт ему душу раскрывать, стало полной неожиданностью:

– Веси, ведьмак, – говорил Милонег, уставясь на звёзды. Они сидели на том же месте, на котором теперь развалился и сам Видан. – Судьба. Предназначение. Я никогда ранее не верил в эти слова. А в юности даже и не задумывался ни о чём таком.

Мы с Аркудой воспитывались в лесной стороне у стрыя. Отец считал, что я должен знать, как живут общинники, чтобы лучше понимать людей. И дядька часто повторял, что человек сам себе хозяин. Что боги всегда с презрительностью взирали на людей, как мы люди смотрим на мурашей бегающих по земле. И втолковывал так усердно, что я верил.

Дядька был суровым воином. И рос в те годы, что особо ласковыми к людям не были. Ты, ведьмак, наверняка должен помнить то время. Старики говорили, что возвращается владение Чернобога, и настаёт конец людскому животу.

Он принял на себя общину ещё отроком, когда после многолетней зимы, солнце вовсе не показывалось на небе, а лишь мутным пятном освещало землю. И царили вечные сумерки, убивая людей не меньше тех тварей, которые наводнили мир – кончилась вера его предков в покровительство богов.

Наверное, поэтому, он больше учил нас владению оружием и выживанию, чем познанию истины. Гонял строже, чем кощеев своих. Мы с Аркудой часто этим рабам завидовали – справил дело – и отдыхай, а мы – как придётся.

Злился на наставника, ненавидел порой, но потом, ни раз, хвалы богам за такое воспитание воссылал. Когда князь Рогай призвал в поход, чтобы кочевников от наших земель отогнать, пригодились эти умения. Мне тогда было семнадцать. Аркуде на год больше.

Не повезло нам с сотником, такой же остолбень, как и покойный пятидесятник боярский попался. Заманили нас в удолию, где толком то и не развернуться. Кого перестреляли, а кого зарезали. Нам и ещё десятку копейщиков повезло меньше иных. В полон нас взяли, будто нарочно, молодых глушили, а не калечили и не убивали. Наверное, чтобы с прибытком продать.

Спутали не только юзами, но и колдовством. И стрелы и оружие у кочевников было особое, заговорённое.

Когда очнулись, то спутаны были прочно и не какими-то верёвками, а зачарованными ремнями. Их простому человеку ни за что не разорвать, ни перетереть… Шаман у этого племени сильный был. Он-то всё и устроил.

Но это же, какой стыд! Оказаться в плену, сделаться рабами!

Одно было славно, что не определил шаман, что Аркуда не так прост, как кажется. Два дня и две ночи мы набирались сил, залечивали раны, смотрели за обычаями. Выбирали время, когда проще будет уйти.

Хотя нас и держали в подобии нашей кущи, но по звукам и разговорам, доносившимся снаружи, было ясно, что воины готовятся на вылазку. И как только на рассвете третьего дня снаружи раздались гортанные крики, и удаляющийся топот лошадиных копыт, стали готовиться. Всё получилось на удивление легко, прихватив оставшихся своих же коней, приученных никому кроме хозяина не служить. И утекли, но не все. Потому, что накануне днём шаман решил всем пленникам показать, что он с нами сделает, если мы не покоримся.

Охранники выволокли к вкопанному посередине стоянки каменному столбу мальчишку из тех, кто в юзы попал раньше нас. Ему было лет двенадцать всего, с виду, и никак нельзя было его уговорить вести себя потише и не буянить. Как руянин оказался так далеко от родичей? Только понимали мы друг друга с трудом.

Нас выстроили в окружении скалящихся воинов и женщин с детьми, радостно визжащих в предвкушении зрелища. Мы не понимали, что произойдёт, но отчего-то стало жутко. И я не осознававший смысла происходящего ждал простой расправы. Однако степняк поступил по-хозяйски расчетливо, как со скотиной.

Заставил руянина выпить какой-то отвар. Как стало после понятно – для того, чтобы не мешал действиям и не дёргался, но всё чувствовал. А когда парень потерял способность двигаться, превратившись в куклу. Ножом с живого снял кожу, как с овцы – медленно и с удовольствием. Наверное, боялся шкуру повредить.

И мы вынуждены были наблюдать мучения жертвы безропотно. Аркуда говорил, что это были чары покорности. Но я всегда корил себя за трусость.

– Скорее всего, всё же чары, – процедил ведьмак, припоминая нечто своё.

Князь, казалось, не расслышал его слов, полностью погружённый в воспоминания. И Видан ещё пока не понимал, как связаны эти события с тем, что происходит здесь.

– После этого зверства, вырвал из груди жертвы сердце, наконец-то прервав его страдания, и стал жрать на наших глазах… Никак не могу забыть. Всякого навидался, сам натворил немало, но…

Милонег замолчал, словно, заново переживая давние события.

На поляну бесшумным белым призраком скользнул белый волк, неся в зубах берестяной туесок. Ведьмак покачал головой:

– Уж сколько раз тебе говорил, чтобы пореже зверем бегал!

– Так же быстрее! – Отговорился Финя, поставив припасы наземь и перекинувшись в человека. – С тем, сколь Генка навалила всякой всячины, чтобы вам угодить, я бы только к полуночи на двух нога добрался!

– Не преувеличивай, – буркнул Видан, поглядывая на то, как резво мальчишка выкладывает на расстеленную холстину всё, что принёс.

– Вот, похлёбка ещё горячая даже! – Не то похвастался, не то для убеждения заявил он, снимая с широкого глиняного горшка крышку. Воздух наполнил мясной дух.

Сторожа принялись за ужин. Видя, как Финя, уставившись на звёзды, тайно сглатывает слюну, ведьмак не выдержал:

– Сам-то ел?

Ученик кивнул, но опять-таки не смог сдержаться. С тех пор, как угасло действие проклятий, мальчишка постоянно был голоден, буквально, как зверь. И всё ему было мало. Но это объедалово, явно, шло ему на пользу – он рос и обретал мышцы и силу, которой и так у него было немеряно, прямо на глазах.

– Доедай, – сунул ему свою мису Видан, где плескалась добрая половина похлёбки. Сам принялся за печёную репу.

В этот вечер ему было отчего-то не по себе. Возможно, долгое ожидание сказывалось. Возможно, просто волновался ещё о Ягоде – слишком долго не было вестей. Такими глупостями, как