миропониманию, но оказалось, что осознанность – просветление, как простуда, проходит через неделю, а самое ужасное, что человек и не помнит своего состояния. Он памятует, что было как-то иначе, но не может даже мысленно снова представить то состояние ума, когда у него не было шаблонов и омрачений. Как только мы приехали с Марианной в Сочи, я решил, что посвящу остаток жизни тому, чтобы решить эту задачу. Понять, как сделать так, чтобы, осознав однажды, человек навсегда остался в этом состоянии. Хочу сказать большое спасибо Анастасии Геннадьевне за её труды. Марианна познакомила меня с ДМЗ. О, это был удивительный опыт. И удивителен он оказался не потому, что я не мог бы подобное состояние познать без химической стимуляции мозга, но тем, что не нужно было прилагать никаких усилий для познания. Не нужны учения и практики, ничего не нужно, как если бы я умел ездить только на велосипеде и меня посадили за штурвал истребителя. Вот только и здесь была та же проблема: всего лишь пять-семь минут, и эффект улетучивался. И опять то же самое, я практически не мог вспомнить, что происходило с моим сознанием, но ощущал, что был по-настоящему свободен. Свободен от ложных концепций ума, я был каплей, осознавшей себя частью океана, я был в космосе и самим космосом, понимаете?

– Понимаю, не дурак, стало быть, ты же мне сейчас буддийские сутры с тантрами цитируешь.

– Почти так, но не совсем, – сказал Отто. – Так вот, когда я понял, что с ДМЗ та же история и что нет способа продлить хотя бы на час эффект от приёма, я решил во что бы то ни стало узнать, как достичь безграничной длительности. За пару недель я изучил химию, биологию, анатомию, вузовский курс медицины и приступил к работе, благо, после Анастасии Геннадьевны осталась приличная лаборатория.

Я совсем не удивился, что Отто за короткое время постиг перечисленные им науки. Я смотрел на Отто с восхищением. Как же мне в этот момент хотелось быть им. Я уже забыл и про Заворотнина на операционном столе, и про то, что в первые минуты подумал, будто Отто превратился в маньяка. Я даже удивился самому себе и тому, что стал забывать, какой Отто человек, насколько он великий, да и человек ли вообще.

– Благодаря лаборатории и моим усовершенствованиям, как вы понимаете, я уже пожизненно обеспечен препаратом, но мне нужно было понять, как продлить эффект, а тут нужно ставить опыты, и желательно на человеке. Здесь я столкнулся с некоторыми трудностями. Скажем, найти кого-то, кто хотел бы просто попробовать, совсем несложно, но уговорить человека на то, что я его месяцами буду держать в состоянии подопытной крысы, и есть большая вероятность не вернуться, то есть двинуться умом, оказалось невозможно. Тогда я решил, что мне нужен человек, которому терять уже нечего. Я начал искать среди раковых больных в интернете и по хосписам. Я решил никого не обманывать и не рассказывать сказки про тестирование нового лекарства, про шанс излечиться, я всё объяснял, как есть, что ДМЗ обладает удивительными свойствами: после приёма препарата в так называемом «трипе», несмотря на то что длится он минут десять, сознание может прожить и тысячу лет. Совсем необязательно опыт окажется приятным, но может быть и таковым. Представьте только, тысяча лет жизни, и не какой-нибудь, а самой что ни на есть удивительной жизни. Разве это не то, чего может хотеть человек, понимающий, что жить ему осталось несколько недель?

– Да, стало быть, я с тобой согласен, Отто. – Я слушал с недоверием и опаской, уж не подсел ли Отто на дрянь какую.

– И каково же было моё удивление, Андрей Михайлович, что никто не соглашался. Удивительно. Меня это одновременно разочаровало и восхитило в людях. Понимая, что смерть на пороге, они выбирали быть и чувствовать, пускай всего лишь несколько дней, но здесь, в физическом мире. Выбирали быть человеком, даже страдая от невыносимой боли, вместо того, чтобы провести тысячу лет в нематериальной действительности в сфере высшего блаженства, где их душа, освобождённая от всех оков и условностей, будет пребывать в своём истинном состоянии. Они так цеплялись за привычное понимание себя, за свою маленькую ограниченную жизнь, которой и осталось-то совсем немного, что меня не могло это не восхитить. Ох уж этот человек, поистине раб Божий, раб жизни и собственного тела. Как можно бояться вечности, будучи на пороге вечности? Реально ведь верят, что после смерти их ждёт либо другая жизнь, либо снова жизнь земная. Эх, знали бы они то, что знаю я про океан вечности, в котором они растворятся после смерти, не за что им было бы цепляться. И вот, когда я уже было собирался отказаться от своей затеи, я нашёл, что искал, точнее, кого искал. Оказывается, я просто рыл не там, где надо. Моя ошибка, что я занимался только теми, кому, по большому счету, нечего было терять, как ни странно, кроме самих себя, естественно: своих чувств, эмоций и привязанностей. Я искал среди тех обычных людей, чью жизнь сложно было бы назвать беззаботной. Они, уже чувствуя свою смерть, в большинстве своём не боялись её. Большинство даже ждало смерти как освобождения от боли и страдания. Либо они хотели продолжать бороться, что достойно уважения, хоть и чаще всего бессмысленно. В интернете на меня вышел Заворотнин. Наверное, его навёл один из тех, кого я уговаривал принять участие в моем эксперименте.

– Кажется, я понимаю, почему он, – прервал я Отто.

– Почему же?

– Ему было что терять?

– Точно. Он был настолько привязан к тому, что имел, у него была настолько прекрасная жизнь, если судить о ней с точки зрения человеческих чаяний, что он был готов на всё, только бы продлить эту свою прекрасную, по его мнению, жизнь.

– И я его понимаю.

– А я не совсем, – ответил Отто.

– Почему?

– Странно для меня это. Вот жизнь даёт тебе всё, ты можешь пользоваться всеми возможными благами, но не ищешь большего, чем удовольствия мирские. Если уж так не хочется лишиться такой вот жизни, почему не посвятить её поиску бессмертия, например, в любой его форме?

– Дело, стало быть, как раз в «любой форме», тебе ли не знать, что если бессмертие и возможно, то уж точно не в физическом теле, а какой смысл в таком бессмертии для твоего Заворотнина, например?

– Да, я согласен с вами, Андрей Михайлович. Когда мы в первый раз встретились, первое, что он спросил: «Есть ли шанс, что