лишь избранные тотемы, сиял нежным кружевом роз, цвёл яблоневый белой пеной. Насмешливые статуи каждого из тотемов ютились в укромных углах садов, у порогов зелёных веранд стлались зеркала прудов, горели фонари, вспыхивая по велению владельца от интимного свечения до утренней белизны.

Покои оказались на удивление хороши. Мягкий ветер обнимал тонкие коленца перил, сад горел мелкими звёздами гипсофилы. Белые тела колонн купались в солнечной волне. Прохладные залы перетекали одна в другую, сменялись коридорами и переходами из одной половины особняка в следующую.

— Я, конечно, помогу с обстановкой, мы не чужие друг другу люди.

Ясмин с недоумением отвернулась. Второй за день переход на личную территорию. Слышать про родственные узы от человека, который подписал ей смертный приговор, было почти неприлично. Верить в отцовские внезапные чувства она тоже не собиралась, и вместо боли в груди копилось раздражение. Что ему нужно? Такие как он, торгуют своей любовью, но никого не любят.

Даже забавно. Отыграть собственную травму спустя десять лет и в другом мире.

— Я предпочитаю розовое дерево, — отрезала Ясмин. — Шёлк, батист и качественный хлопок. А канделябры чтоб позолоченные.

Последнее она прибавила из чистой злобы. Вспомнилась глупая детская мечта Ясмин про любовь красивых юношей. Про ковры, вино, розы… Может, не так она и отыграла свою травму. Не болит, но вот в чем дело — она точно знает, где именно не болит.

— Мой дом совсем рядом, — вместо ответа сказал Примул и неопределенно взмахнул рукой. — Ты сможешь для отчета приходить в мой дом.

Где-то справа плыли крыши домов, тонущих в буйной зелени дубов и понять, который из них принадлежит Примулу, было невозможно.

— Так удобнее за мной следить? — уточнила Ясмин.

Примул развернулся к ней всем корпусом. Лицо, как кусок глины, сжатой в кулак, — каждый год жизни оставил свою борозду. Весь он — отрез бархата, истертый временем и скомканный холодной рукой времени. Он выглядел много хуже своих ровесников и старше собственного возраста, что было удивительным для мастеров Варды. Он выглядел человеком, которого мучает неизвестный миру недуг.

— Ты моя дочь и доказала это. У тебя будут покои, будут последователи, будет статус, но в Большом совете Бересклету делать нечего.

Они вышли из покоев и стояли посреди пруда, в лодке, осматривая дом только снаружи. После снова сошли на мрамор садовой площадки перед входом, и Примул вдруг стал говорить громко, отрывисто и нелицеприятно.

— Операция в Чернотайю планируется следующей неделей, поэтому покои подготовят спешно, а не как желает мастер Белого цветка.

Минуту назад он называл ее дочерью и говорил вдвое тише. Ясмин сопоставила информацию и незаметно огляделась. Хотелось знать, кто настолько смел, что пробрался в самое сердце Тихого квартала и подслушивает речи Примула.

Неидентифицируемая тень гнездилась в кустах акации. Ясмин осторожно развернулась в ее сторону, якобы разглядывая остролистые туберозы.

— Разве я не вхожу в состав группы?

— Пойдёт старый состав, но твоё место займёт Айрис.

— Нет! — первый порыв — зло. Ясмин спаяла ладони в замок и уже спокойнее продолжила: — Она слишком юна и порывиста.

— Она жила в Чернотайе, знает все ловушки, знает маршрут, она козырная карта группы.

— Ни один из них не сможет быть фестом!

— Фестом станет мастер Тихой волны.

Абаль? Смешно, но ей сразу стало легче дышать. Абаль, даже будучи изворотливой змеей, держал слово и был благороден. Отпустить с ним Айрис было уже не так страшно.

— Кто будет пятым? — уже смирившись уточнила Ясмин.

Примул помедлил.

— Мастер Любарус из тотема Морозника.

О таком мастере она и не слышала. На операцию берётся один ремесленник, так что скорее всего, это именно он. В голове крутилось что-то очень знакомое. Любарус из тотема Морозника… А Морозник соединяет корни с тотемом Шелковника, и род их плодовит и щедр на дары своим детям. Верно. Лют из Шелковника был выдавлен из Большого совета. Даже имена у них похожи — Лют и Любарус.

Ясмин окинула напоследок акацию неприязненным взглядом и склонила голову.

— В таком случае, я смиренно принимаю милость.

Ясмин полагала попрощаться с Примулом у входа в поместье, но тот взял ее под руку, как близкого родственника, и прошёл с ней внутрь.

Гулкие залы, соединенные арками, текли, вымытые солнечным светом. Стерильная белизна стен и темный мрамор пола. Фрески со стандартными сценами из истории Варды, войны с Риданой и садовым бытом. Ясмин без стеснения вертела головой, пытаясь усвоить масштаб будущего счастья. Боже, так вот как живет элита Варды! Ей и в самом прекрасном сне не виделось такой красоты.

На пороге центральной залы она оглянулась и увидела садовую змейку, которая весело прыгала в солнечном пятне. Надо бы ее выкинуть обратно в сад, подумала Ясмин и тут же забыла, уставившись на Примула, шурующего в бытовой зоне.

Он без всякого стеснения засучил рукава и полез под бытовой навес, где обычно грели чай или регулировали температуру в помещении.

— Что вы… — она не договорила.

Примул выбрался по уши в пыли и с хвостом Титориума в руках. Навес нагрелся и Титориум послушно загудел, подключая контур к периметру дома.

— Так никто не услышит, — бесстрастно уведомил ее Примул. — Ты на пороге нарушения клятвы, дочь моя.

Он говорил совсем тихо, но ужас прошёл холодом от колен до макушки. Волосы встали дыбом от его голоса.

— Я не нарушала клятву. Я вижусь