Телят. Я недоуменно уставилась на него, но рухнула на стол от следующей волны боли. Я вцепилась в стол, не чувствуя ног и основания позвоночника от боли.

– Я не смогу подняться, – в ужасе простонала я.

Пол кивнул, поднялся и сходил наверх за одеялом, которое постелил перед огнем.

Вечер сменился ночью, ночь днем, и снова наступила ночь. Я потела, стонала, кричала, но ребенок никак не хотел выходить. В конце концов боль исчезла, и в доме стало тихо. Пол, все это время сидящий возле меня в кресле-качалке, нахмурился. Он казался мне размытым, находился где-то вдали. И вдруг оказался рядом со мной. Его лицо было перекошенным, словно отражение в наполированном термосе: нос торчал, а щеки впали.

– Дорис! Эй, Дорис!

Я не могла ничего ответить.

Он открыл дверь и выбежал прямо в темную ночь. Внутрь ворвался холодный воздух, и я помню, как он приятно обдувал мое измученное тело.

Я наконец потеряла сознание.

Очнулась я на кровати на чердаке. В комнате было тихо и темно. Я не чувствовала боли, но мой живот был замотан вниз от пупка. Я провела пальцами по перевязке и почувствовала под ней стежки. На тумбочке горела свеча, а Пол сидел у кровати на стуле. Он был один. Ребенка не было видно.

– Привет. – Он посмотрел на меня так, как не смотрел прежде. Я не сразу поняла, что он был напуган. – Я думал, что ты умрешь.

– Я снова жива?

Он кивнул.

– Хочешь воды?

– Что со мной произошло?

Пол покачал головой, сжал губы в тонкую линию. Я положила руки на живот и закрыла глаза. Мое тело снова стало моим. И я никогда не увижу ту жизнь, которая зародилась во мне при худших возможных обстоятельствах. Я облегченно выдохнула.

– Я побежал за врачом, но он ничего не смог сделать. Было слишком поздно.

– Он спас мне жизнь.

– Да, но только твою. Что ты хочешь сделать с ребенком?

– Не хочу его видеть.

– Ты хочешь знать, кто это был?

Я покачала головой:

– То, что находилось внутри меня, не было ребенком. У меня не было ребенка.

Когда Пол поднялся, чтобы уйти вниз, меня затрясло. Дрожь взяла начало в опустошенном животе и распространилась по всему телу. Мое тело как будто изгоняло зло. Пол оставил меня одну. Он понял.

Медсестра останавливается, когда замечает Дженни и коляску в коридоре:

– Она спит.

– Давно?

– Почти все утро. Она сегодня кажется очень уставшей.

– Ей хуже?

Сестра с сожалением качает головой:

– Она очень стара, трудно сказать, сколько еще продержится.

– Мы можем с ней посидеть?

– Конечно, но старайтесь ее не беспокоить. Она вчера из-за чего-то расстроилась. Плакала, когда вы ушли.

– Она умирает… конечно, она плачет. Я бы тоже плакала.

Медсестра натянуто улыбается и уходит, не говоря ни слова.

Дженни вздыхает. Почему-то от людей ждут, что они умрут без слез. По крайней мере, в этой стране. Борись всю жизнь, будь как остальные, а потом умри, не проронив ни слезинки. Но глубоко внутри она, кажется, знает истинную причину слез Дорис. Понуро достает из сумки телефон.

– Алло? – отвечает заспанный голос по другую сторону Атлантического океана.

– Привет, это я.

– Дженни, ты знаешь, сколько времени?

– Знаю. Извини. Просто хотела услышать твой голос. Тайра сейчас по ночам больше тебя не будит, поэтому можешь разок позволить мне тебя разбудить. Я скучаю по тебе, и мне жаль, что пришлось уехать вот так.

– Конечно, милая. Я тоже по тебе скучаю. Что-то случилось?

– Она умрет.

– Мы давно это знали, детка. Пришло ее время. Так в жизни и бывает.

– Сейчас утро, но она крепко спит. Медсестра сказала, что она устала, что вчера много плакала.

– Но ей легче от того, что вы с Тайрой там?

– Да, наверное.

Они замолкают. Дженни слышит, как он зевает. И переходит к самому важному:

– Любимый, ты можешь мне помочь? Мне нужно найти человека по имени Аллан Смит. Он, вероятно, родился в то же время, что и Дорис, где-то в начале 1920-х, а потом, возможно, жил в Нью-Йорке или рядом, в пригороде. Или во Франции. Его мама была француженкой, а отец – американцем. Это все, что я знаю.

Вилли какое-то время молчит, даже не зевает. А когда наконец находит слова, Дженни слышит именно то, что и ожидала:

– Извини, что ты сказала? Кто? Аллан Смит?

– Да. Это его имя.

– Ты, наверное, шутишь. Аллан Смит, которой родился после двадцатого года… Это же иголка в стоге сена! Как я должен его найти? Людей с таким именем, наверное, сотни!

Дженни усмехается, но осторожно, чтобы он не услышал.

– Как насчет твоего друга Стэна, он работает в полиции Нью-Йорка. Я подумала, ты мог бы созвониться с ним и попросить проверить. Если Аллан живет где-то недалеко от Нью-Йорка, это должно сработать. Скажи Стэну, это важно.

– Важно в сравнении с чем… с убийствами в Манхэттене?

– Прекрати. Нет, конечно нет. Но это важно для нас, для меня.

– Ты хотя бы уверена, что он все еще жив?

– Нет, не совсем… – Она игнорирует фырканье Вилли, хотя оно такое громкое, что его невозможно не услышать. – Но я так думаю. Он очень важен для Дорис, а значит, и для меня. Очень важен. Пожалуйста, узнай это. Ради меня.

– Ты хочешь, чтобы я нашел мужчину, которому почти сто лет, который, возможно, жив и, вероятно, живет в Нью-Йорке или пригороде?

– Именно. Это все, что мне нужно.

Она улыбается.

– Не понимаю тебя. Ты не можешь просто вернуться домой? Мы скучаем по тебе, ты нам нужна.

– Я вернусь, как будет возможно, и скорее, если ты мне поможешь. Но сейчас я больше нужна Досси здесь, чем вам. И нам нужно выяснить, что случилось с Алланом Смитом.

– Ладно, но у тебя есть больше информации? Старый адрес? Фотография? Чем он занимался?

– Думаю, он был архитектором. По крайней мере, до войны.

– До войны? О какой войне мы тут разговариваем? Не о Второй мировой же? Пожалуйста, скажи, что она общалась с ним после.

– Не совсем.

– Дженни… Не совсем или совсем нет?

– Совсем нет.