— Почему бы нет? — пожал плечами Феликс, самодовольно улыбаясь. — Я уже давненько мерцаю у вас за спиной. Идея выбросить вас за борт меня не посещала, но уверяю вас, если бы посетила, воплотить ее в жизнь, а вернее говоря, в смерть, не составило бы труда.

Турецкий ощутил предательский холодок в позвоночнике.

— Почему не вмешались, позволили Манцевичу опустить достоинство Лаврушина ниже ватерлинии?

— Вы тоже не вмешались, — резонно возразил Феликс. — Да и будет урок этому недотепе. Держу пари, если он пожалуется Игорю, тот не примет никаких мер. Он дорожит преданностью Манцевича. Народ, как говорится, безмолвствует, — Феликс картинно развел руками.

— Молчание народа — золотой запас державы, — пробормотал Турецкий.

— Пусть так, — хохотнул Феликс. — Протрезветь этому парню не помешает. Не умеет пить. Вот посмотрите на меня, — он с какой-то самоиронией постучал себя кулаком в грудь. — Славно выпил, но ведь держу себя в руках? И дальше буду держать. Потому что грамотно опохмелился, — писатель натянуто засмеялся. — В России пьяный лирик больше, чем трезвый поэт, но меньше, чем опохмелившийся прозаик. А вы, как погляжу, ни в одном глазу?

— Упущение, самому не нравится, — проворчал Турецкий. — Обязательно нагружусь к вечеру.

— Кстати, Александр Борисович, — Феликс воровато посмотрел по сторонам, — вы не искатель приключений, и вас не слишком увлекает то, что происходит здесь, верно?

— Вы ужасно прозорливы, Феликс. Предлагаете принять участие в бунте?

— Шутливое предложение, Александр Борисович, — Феликс вроде бы усмехался, но глаза смотрели серьезно. — Салим, Манцевич и оба матроса никогда не пойдут вопреки воле босса, а, стало быть, мы не сможем повлиять на перемещения «Антигоны». Их не больше, но они сильнее. Склонить кого-то из этих людей на свою сторону вряд ли удастся.

— Вы про шлюпку? — содрогнулся Турецкий.

— Боже упаси! — ужаснулся Феликс. — На маленькой шлюпке, такой толпой, да в открытом море? К тому же, я не умею плавать. Вы умеете?

— Я умею, — усмехнулся Турецкий, — а значит, проживу на несколько минут дольше вас.

— У нас отняли средства связи, то есть сотовые телефоны, — развивал тему Феликс. — Все это добро лежит у Голицына в сейфе. Сейф в его каюте, ключи он носит с собой, но нам эти телефоны на хрен не нужны — сомневаюсь, что в открытом море поддерживается связь.

— Тогда о чем вы?

— О спутниковом телефоне. Это так, информация к размышлению. Не знаю, где хранит он свою штуковину, возможно, тоже в сейфе. Как насчет выкрасть, дозвониться до какой-нибудь официальной структуры, скажем, до береговой пограничной службы или банальной милиции, рассказать о событиях на яхте, дать свои координаты? Уверен, что официальные власти не разгонятся, но ведь прибудут когда-нибудь? Это лучше, чем ждать, когда нас всех тут перешлепают. У Игоря едет крыша, разве вы не видите?

— Это шутливое предложение? — недоверчиво хмыкнул Турецкий.

— Пища для размышлений, — пояснил Феликс. — Можно напрямую спросить у Ирины Сергеевны, где ее муж держит спутниковый телефон.

— Полагаете, он такой идиот, что оставляет его на виду?

— Мы справимся, — Феликс заговорщицки подмигнул. — Вы же не выдадите меня в случае провала?

— А вы бы не выдали меня?

Феликс смутился под прямым насмешливым взглядом.

— Вы правы, о благородстве лучше писать в книжках, чем трясти им в жизни. Если хотите, можете заняться, Александр Борисович. Параллельно, так сказать, вашему основному занятию.

Феликс растворился в недрах корабля. Мимо Турецкого протащился поникший Лаврушин. Он окликнул Ивана, но тот открестился раздраженным жестом — никаких, мол, комментариев и интервью. Скрипнула и хлопнула дверь. Оборвалась музыка на верхней палубе. Что-то загремело в интерьере. Турецкий кинулся на шум, но встал в проеме. Справятся и без него. Голицын уже проснулся, впрочем, трезвее не стал, блуждал по яхте, оступился на лестнице, растянулся и, поминая всех чертей и матерей, пытался встать. Неторопливо спустился Салим, подхватил хозяина подмышки, покосился на Турецкого и потащил Голицына в каюту. Турецкий проводил их глазами. Площадная ругань в исполнении миллионера разносилась по всей палубе. Видать, хорошенько его тряхнуло, и снова потянуло в сон. Он перестал ругаться, повис на Салиме, словно пустой пиджак. Охранник отпер дверь ключом, втащил бизнесмена внутрь, при этом ноги последнего волочились по полу, застряли в приступке. Салим дернул с силой, тапок слетел с ноги господина. Несколько секунд в коридоре никого не было, потом возникла рука, забрала тапок. Приоткрылась дверь напротив, человек, которого не было видно, что-то произнес — видимо, Салиму. Какое-то время двери были приоткрыты, потом одновременно захлопнулись. Можно было уходить, но Турецкого что-то остановило. Он ждал. Дождался — Салим выбрался из каюты, посмотрел по сторонам, запер дверь. Сделал несколько шагов, снова осмотрелся, вошел в каюту справа. «Вот тебе раз, — озадачился Турецкий. — Каюта Николая?» Мгновением позже отворилась дверь на левой стороне, выбрался Робер Буи. Стрельнул глазами и торопливо засеменил в носовую часть судна. Отворил каюту покойника, пропал в интерьере.

Турецкий почувствовал легкую тошноту. Это, правда, то, о чем он подумал? Или лучше не думать? Он помялся, переборол нерешительность, двинулся по коридору. Остановился возле «Николаевой» каюты, посмотрел по сторонам, приложил ухо к двери (скоро профессионалом станет в области подслушивания). За дверью что-то бурчало — словно кот мурлыкал. Он нагнулся, отыскал замочную скважину и, рискуя получить дверью по лбу, пристроил к ней глаз. Мелькнуло мужское тело, за ним еще одно. Трудно понять, чем они там занимались — уж больно узкая щель. Просматривался фрагмент иллюминатора — под ним вчера лежало тело. Фигуранты обосновались где-то дальше. И вдруг послышался странный смех. Откровенно жеманный, высокий, не русский, не мужской — хотя и воспроизводил его субъект мужского пола. Турецкий озадаченно почесал затылок. Такая вот «горбатая гора», блин… Почему бы не войти? Он имеет право, он расследует серию преступлений, одно из которых свершилось в этой комнате. А эти двое очень подозрительные элементы… Он медленно и осторожно провернул ручку, потянул дверь, но фокус не удался — Буи предусмотрительно заперся за собой.

Поразмыслив, он пришел к выводу, что ничего страшного — сам останется целее и конфликтов будет поменьше. Не стоит ждать, пока в коридоре кто-нибудь объявится. Он направился в носовую часть, выглянул наружу. Ничего там не было особенного, кроме Николь, которой надоели песни и пляски, и теперь она валялась на шезлонге в носовой части нижней палубы, подставляя жаркому солнцу костлявый бок. Почувствовала, что за ней следят, подняла голову, устремила в пространство затуманенный взор. «Можно позвать, — мелькнула забавная мысль, — и вместе постучаться в каюту, где засели эти гаврики. Вот потеха-то будет».

Впрочем, неизвестно. Что для русского развод и девичья фамилия, для француза — обычное семейное дело. Члены всякой семьи имеют право на частную жизнь… Он отступил, пока его не «отсканировали», вернулся в коридор, прислонился к стеночке, погрузился в ожидание. В сумасшедшем доме наступило временное затишье. Никто не бегал, не ругался, не дрался, не орала музыка. Неподвижное состояние быстро наскучило. Но очень кстати скрипнула дверь. Турецкий напрягся. До каюты четыре шага — если человек отправится в носовую часть, встреча станет неизбежностью. Он сунул руки в карманы, сделал вид, что только вошел с палубы. Но столкновения не произошло. Он глянул за угол, проводил взглядом удаляющуюся спину Салима. Спина была невыразительна и не могла ничего рассказать. Он спрятался, дождался, пока вновь откроется дверь, отступил и снова шагнул. Как уже надоели эти глупые танцы!