И весьма удачно, как раз перед тем, как фантастический успех Божены Озерецкой принёс издательству серьёзные барыши, поляки отвалились, посчитав наконец российский рынок убыточным.

Марьяша, коммерческий директор «Титана», тоже отвалился, но по другой причине: забрав свои акции и подзаняв отовсюду «капусты», он открыл свой банк, ступив на скользкую дорожку расстрельного коридора, – всё с той же обаятельной насмешливой улыбкой, пританцовывая на особо опасных участках…

Надежда осталась при полной свободе и вольных хлебах, правда, денег катастрофически не хватало. Она снова взяла кредит, платила, торговала, возмещала, платила. Недурно заработала, продала квартирку в Люберцах, купила трёхкомнатную на Патриарших – ведь это была её детская мечта, ещё с той поездки с папкой в Москву, когда с трибуны ипподрома она посылала восторженный ор летящему над землёй белокипенному Крахмалу…

Молодость проходила, и чёрт с ней, с молодостью; избавиться бы только от этих снов, от багряной накипи рябиновых гроздей, от старой серебряной ветлы, в чьём лунном подоле укрылись мальчик и девочка; от синих, нестареющих в памяти глаз, от буйной поросли непослушных кудрей.

Да где там! – когда собственный сын смотрит в душу теми же глазами, и улыбается, и не терпит походов в шикарную парикмахерскую, а когда Надежда, поднявшись на цыпочки, сгибает для него ветку рябины, говорит с обидой и завистью: «Хорошо тебе! Ты вон какая дылда…»

Доктор Бугров внимательно и чуть ли не заворожённо следил за пляской стоматолога Финского на тюремном дворе. Голый, обрюзглый, в голубоватую клетку – из-за сетки-рабицы наверху – он, пожалуй, мог стать центральным образом в спектакле на тюремную тему какого-нибудь режиссёра-модерниста.

Вот интересно, думал доктор: испытывая такое отвращение к казённым мокрым полотенцам, Финский мог бы из дому принести своё. А вдруг он и у себя после душа выбегает этак во двор, и пляшет, и подпрыгивает, и руками трясёт, пока кто-то из соседей не вызовет полицию?

– Смотришь на него как на тайну мироздания, док, – произнёс за спиной Боря-наш-этруск. – Уже столько лет смотришь, смотришь… Ждёшь, что тебе в этих плясках откроется смысл жизни? Ну не любит мужчина вытираться… Между прочим, он вчера презрел свою репутацию доктора Айболита и живому человеку зуб сверлил без наркоза.

– Что-что?! – доктор Бугров обернулся к фельдшеру.

– Только это секрет, ша! Он мне под горячую руку рассказал, от возбуждения. И лицо у него было как в побелке, и лоб вот в таких крупных каплях пота. – Боря показал на кончике указательного пальца. – Его ж ругают за излишнюю мягкость, да? Мудаком называют. А вчера доставили этого… снайпера, помнишь, застрелил годовалую девочку на руках у матери?

– Абдалла абу Тавил.

– Ну и память у тебя!

– Имя красивое.

– Ага. И этот Абдалла всё время хвастается своим подвигом: говорит, то была достойная мишень. В смысле: девчушка крохотная, поди попади…

– Ну?

– И вот сел он в кресло, пасть раззявил. Корень ему надо пролечить. Финский говорит: «…А у меня дверь открыта, шобы сквознячок…» У него кабинет, между прочим, гораздо удобнее расположен, чем твой. Мы тут за углом, к нам ветерок не дотягивает.

– Этруск! Ты можешь рассказывать, не мотая кишки на кулак?

– Нет, ты слушай. Финский говорит: у меня дверь открыта для сквознячка. Ну и вообще, представь: при его брезгливости занюхивать известные ароматы от клиентов.

Это доктор Бугров понимал прекрасно.

– Вот он и услыхал, как тот алибаба хвастал охраннику: мол, его за подвиг боготворят в его народе, а семья получает бабки от благодарного ХАМАСа…

– Ну, короче…

– А короче, сел он в кресло, расслабился – доблестный снайпер. «И я, – говорит мне Финский – а сам бледный как мертвец и весь в поту, вот-вот в обморок хлопнется, – я, – говорит, – набрал в шприц воды, вместо лидокаина, вколол, выждал, как положено, минут пять и пошёл сверлить». Тот завопил, как на дыбе… «Ах-ах, – говорит доктор Финский, – у тебя низкий порог боли. Давай ещё один укол сделаем». И снова набирает водичку. Тот сидит, подвывает, глаза на лбу – ему больно, чувак! – Боря рассмеялся мягким довольным смешком: – Снайперу больно, понимаешь, не, и он ревёт белугой. Доктор Финский снова бурит… Дикий вопль! Аж подбрасывает того! Вопит так, что охрана бежит к кабинету сломя голову. А Финский, мститель наш, бурит и дробит челюсть этому красавцу, и время от времени приговаривает: «Ну не берёт тебя лидокаин, что поделать! – И руками разводит: – Я уж три укола всадил». И буррррит! И буррррит!

– Понятно, – доктор Бугров обернулся, посмотрел на фельдшера Борю Трускова с каким-то новым любопытством. – Надеюсь, на мне эта волнующая сага завершится?

– Само собой.

– Поклянись своим древним этрусским предком.

– Та ладно тебе! – Боря задумался. – Думаешь, Пузан рассердился бы?

– А ты как полагал? У нас тут пытки запрещены, мы не истязатели.

Боря подобрался, насупился. Перевёл взгляд на тюремный двор, где приседал и подпрыгивал добряк Финский. Тот подбежал к перекладине-турнику, схватился за неё, раза три подтянулся, повисел мокрым мешком. Спрыгнул и побежал назад, к себе.

– Типа это бесчеловечно? – уточнил Боря.

– Да нет, – вздохнул доктор Бугров. – Это как раз таки очень человечно. А скажи мне, славный этрусец, ты когда по двору идёшь, а Мадьяр моет машину генерала… он на тебя брызжет водой из шланга?

– Не, – удивился Боря. – С чего это…

– А на меня брызжет. Легонько так, якобы юмор. В жару даже приятно. Но это не юмор… – Доктор Бугров перевёл взгляд в пустой прогулочный двор и задумчиво повторил: – Это. Не. Юмор.

– Та брось, он нормальный парень. Спортсмен. В чемпионате на первенство Европы участвовал. Просто девушку свою приревновал, ну и… пальнул в соперника. Прям на соревнованиях.

– Пальнул? – Доктор резко развернулся. – Как это? А где оружие взял?

– Та он же, я тебе толкую, – спортсмен был, при собственном оружии. Стрелок…

– Стрело-ок?!

И едва Боря-наш-этруск выговорил это щёлкнувшее затвором, летящее слово, всё мгновенно сложилось в голове у доктора Бугрова.

* * *

Вторую ночь в тюрьме шли обыски.

Искали в основном телефоны. Главари боевых группировок ХАМАСа и ФАТХа приказы на убийство отдавали из своих камер и потому с невероятной изобретательностью пытались заполучить мобильную связь. Их жёны, принося на свидание малых детей, прятали в подгузниках крошечные мобильники. Папаша сажал на колени младенца и незаметно извлекал драгоценный для дела борьбы палестинского народа предмет.

Нынешний обыск, внеплановый, был вызван позавчерашним скандалом на всю страну: член Кнессета, лидер арабской партии, пользуясь парламентской неприкосновенностью, пронёс на себе в тюрьму ни много ни мало сорок таких крошек-мобилушек. Обвязался ими, как шахид – взрывчаткой. Он шёл встречаться с главарём ХАМАСа.