Вооружённые надзиратели ждали приказа, едва заметно подвигаясь в сторону медсанчасти.

– Адам… – тихо спросил доктор. – Где наша лестница, помнишь, крышу недавно чинили?

– В кладовке. А что… ты что?

– Принеси… – он не сводил глаз с цепочки охранников, медленно обходивших по периметру двор, но не смеющих приблизиться к гадючьему клубку. По направлению их взглядов видел, что Мадьяр с заложником в двух шагах от окна комнаты, где он сейчас находится. Близко, рукой подать. Кабы не решетка на окне.

Он понимал: едва на крыше появится хотя бы ворона, взгляды всех невольно укажут убийце – с какой стороны опасность.

– Не заговаривай мне зубы, сволочь! Я прикончу его и успею прикончить ещё шестнадцать твоих мудаков!

В дверях «аптеки» возник Адам с лестницей на плече, и молча, слаженным быстрым шагом они направились в конец коридора, где то ли по разгильдяйству, то ли из соображений пожарной безопасности никогда не запирался люк, выводящий на крышу.

– Пусти, я! – твёрдо сказал Адам. – Я моложе…

– Да пошёл ты, – доктор Бугров отстранил парня и, на ходу скинув куртку, полез наверх. Через минуту он уже распластался на плоской битумной, пересечённой проводами и трубами, очень горячей крыше и, прячась от непрошеного внимания охраны, медленно пополз к краю, чувствуя, как сзади неслышно подползает к нему Адам.

Следующие мгновения пронеслись беззвучно и вспоминались потом такими же: бесплотными, словно и сам Аристарх оглох и стал невесомым, а весь мир отключили от звуков и чувств – от голоса переговорщика и сорванных криков Мадьяра, от дрожи небесного свода, от горючего пота, заливавшего Аристарху глаза… Дождавшись очередного яростного рыка бунтовщика, он пружинисто взмыл на ноги, сгруппировался для прыжка и… – в ту же секунду, по дружному выдоху охранников ощутив, что опасность сверху, Мадьяр вскинул ствол и выстрелил в доктора, уже в прыжке. Тот ничего не почувствовал – просто свалился, всем весом придавив и Мадьяра, и Дуду, а за ним уже прыгнул и Адам, вырывая оружие из руки Мадьяра, давая охране те несколько секунд, необходимых для захвата убийцы.

* * *

Забавно, что первым, кого увидел Аристарх, придя в сознание после наркоза в палате интенсивной терапии, был его подчинённый – фельдшер Боря-наш-этруск. Тот сидел в своей медицинской куртке и, судя по страшно сосредоточенному лицу, играл в какую-то игру в мобильнике.

– Дай… попить… – прошептал Аристарх, удивившись, как больно отзывается в груди каждое движение голосовых связок.

– О! – Боря поднял голову. Он ничего не услышал, кроме какого-то шелеста. – Шо, я первый, кто застал дока в сознанке?

– Пить, твою… ма…

– Не, ну шо ты как маленький. Вот я губы тебе смочу, а жидкости ты получаешь достаточно. Ты вон какой красавéц шикарный: в проводу весь, как в шелку…

И Аристарх смирился. Тела он не чувствовал, устал уже через три минуты, снова заснул на полтора часа и, как ни странно, открыв глаза, вновь увидел не кого-нибудь, а Борю.

– Тебя наняли? – спросил, и тот легко ответил:

– Давай, оскорбляй младшего по званию! Тут я уже получил отлуп от одной фурии. Тощая, лохматая, ведет себя как твоя хозяйка.

– Толстопуз… – прошептал Аристарх.

– Сказала, что это её дежурство, и шоб я проваливал.

Боря ещё говорил что-то… байду какую-то нёс: «Док, тебя наградят грамотой за мужество на посту, а орден хрен дадут. Вот у нас бы, в Кривом Роге…»

Аристарх снова уплыл…

Проснулся – было темно за окнами. В кресле, откинув голову и приоткрыв рот, спала Толстопуз. Опять её дежурство?.. Он хотел ей сказать, чтобы шла домой, но тут же решил – не надо, куда девочке ночью, пусть здесь спит…

А утром проснулся человеком, обрадовался, что башка ясная, что ничего такого особо страшного у него, видимо, нет, если и дня не прошло, как…

Оказалось, прошла неделя. Это Лёвка объявил, злой как чёрт. Вот он толково объяснил, по-нашенски, чисто доктор.

– Мудила! – сказал. – Ты куда попёрся?! Чего ты забыл на этой долбаной крыше?! Ну, всё, пипец тюряге. Будешь теперь в моей лавке сидеть, сиськи курортницам щупать.

Лёвка за те пару месяцев завершил оформление всех бумаг для открытия собственной клиники на Мёртвом море. Ездил то в Штаты, то в Европу, то в Россию; лично сопровождал ящики с новейшим медицинским оборудованием, ремонтировал подходящее помещение в курортном посёлке Эйн-Бокек, договаривался с местными отелями о скидках на размещение своих больных.

– Да нет, слушай… ну, при чём тут…

Лёвка не перебивал, выслушал всю речугу, кивая и сочувственно поднимая брови, будто Аристарх ему интересное кино пересказывал. Наклонился к самой подушке и тихо, внятно, отделяя слова, как для дебила, проговорил:

– Ты должен был сдохнуть: ранение в пах, повреждённая артерия – сам знаешь: сто процентов леталки. Кровь фонтаном била, как в плохом Голливуде. Просто тебе не говорят всего, чтобы ты от страха не откинулся. Ты хоть что-то помнишь?

– Не-а.

– Во… Тебе повезло, твой фельдшер оказался толковым парнем. Просто сунул палец в рану и жал как бешеный. Вот так, с его пальцем в ране, вы и доехали до больницы. А в приёмном покое твоего бойца сменил какой-то умный доктор и тоже давил, давил… С пальцем в ране помчались в операционную, сделали интерпозицию аутовеной. Погоди, ты ещё с годик эластичный чулок поносишь, подарю тебе розовую подвязку герцогини де Ромбулье.

– Что за герцогиня?

– А бес её знает. И вот что я тебе скажу: ты выполз из своего грёбаного ада, из геенны вонючей. Допустим, тебе там сильно нравилось, никогда не понимал – почему. Но только вот всё, ты выполз!

Они помолчали.

Лёвка догадывался, что держало друга (вернее, сам он себя держал) в тюремном аду. За что сослал себя в котлы, смердящие мертвечиной. Не даёт отвыкнуть себе от той вины, считал Лёвка. Покаяние пожизненное себе назначил, вериги такие. Вериги носит за то невинное, дурацкое, юношеское происшествие, в котором и виноват-то не был – по пьянке! Послушание себе придумал длиною в жизнь, етить твою! Наказание за измену – той девице, лица которой (Лёвка уверен был!) уже и не помнит, да у неё и лицо, поди, изменилось за столько лет, не узнал бы! Да что ж это за епитимья такая, что за неистовая монашеская жестокость к самому себе?! Старообрядец чёртов! Проклятый умерщвливец… умерщвлятель? Убиватель, короче, не плоти своей, а самой жизни своей, тьфу!

У Аристарха сейчас не было сил ни спорить, ни как-то противостоять другу.

– Помнишь, как ты меня из Поповки от Цагара увозил? – вдруг спросил он, медленно улыбнувшись. – Когда меня Пашка чуть не прикончил.

– Ещё бы не помнить.

– Ты угнал тогда «скорую».

– Это я тебе сказал. Я заплатил им весь наличняк, что заработал на нашу с Эдочкой свадьбу. Потому и гуляли так скромно. Только смотри, Эдке не проговорись: я соврал, что меня ограбили на Лиговке, когда шёл вносить деньги за зал.