— Знаете, что я думаю, Марко? — сказал Аллейн. — Я думаю, что на острове не было никакого незнакомого фотографа.

— Правда, сэр? Спасибо, сэр. Разрешите идти?

— У вас есть ключ от почтового мешка?

— Его держат в кабинете, сэр.

— А пока мешок находится в доме, он не заперт?

— У входа есть почтовый ящик, сэр. Мистер Хэнли перекладывает из него почту в мешок, когда рулевому пора ее забирать.

— Как жаль, что он забыл сделать это вчера.

Марко, белый как простыня, поклонился и вышел.

— Я, наверное, притворюсь, что не заметила, как ты до смерти напугал этого бедняжку.

— Не такой уж он бедняжка.

— Нет?

— Боюсь, что нет.

— Рори, — сказала его жена. — При обычных обстоятельствах я никогда, никогда не расспрашиваю тебя о делах. Признай это.

— Моя дорогая, ты идеальна в этом отношении, как и во всех остальных. Ты никогда этого не делаешь.

— Прекрасно. Нынешние обстоятельства не являются обычными, и если ты хочешь, чтобы я традиционно изображала фиалку у замшелого камня, наполовину скрытую от глаз, то будь готов к тому, что я внезапно сгорю от любопытства.

— Честное слово, любимая, я не помню, что именно тебе известно или неизвестно о нашей неоконченной мыльной опере. Давай будем завтракать, и во время еды ты будешь задавать мне вопросы. Кстати, когда мы в последний раз виделись? Не считая кровати.

— Когда я дала тебе тальк и кисточку в студии. Вспомнил?

— Ах да. И спасибо тебе за портфель. Именно то, что мне было нужно, прямо как подарок на Рождество. Ты ведь не знаешь, как именно ее убили?

— Синьор Латтьенцо сказал мне. Ты забыл?

— Ах да. Он ведь приходил в студию.

— Да. Хотел убедиться, что со мной все в порядке. Это было очень мило с его стороны.

— Очень, — сухо сказал Аллейн.

— Он тебе не нравится?

— Он рассказал тебе подробности?

— Только то, что ее закололи ножом. Сначала это показалось мне нереальным. Как будто продолжение плохой оперы. Ты же знаешь его цветистый способ выражаться. А потом, конечно, когда я это осознала — совершенно чудовищно. Ужасно валяться на шелковых простынях и есть хрустящие тосты, говоря о таких вещах, — сказала Трой, — но я голодна.

— Ты бы никому не помогла, если бы внезапно решила сесть на диету.

— Это правда.

— Я думаю, лучше мне рассказать тебе события прошлой ночи в том порядке, в котором они происходили. А, нет, — сказал Аллейн. — Ты ведь можешь почитать мои записи. А пока ты этим занимаешься, я встану и проверю, дежурит ли еще бедняга Берт.

— Берт? Шофер?

— Да. Я ненадолго.

Он отдал ей свои заметки, надел халат и шлепанцы и вышел на площадку лестницы. Берт, слегка встрепанный, уже не спал, но стулья все еще стояли у двери.

— Добрый день, — сказал он. — Рад вас видеть.

— Простите, что оставил вас дежурить так долго. Ночь была очень тяжелой?

— Не-е-т. Прошла нормально. Чуть сквозило, но на это нечего жаловаться.

— Есть что рассказать?

— Мария. В четыре двадцать. Я, видно, совсем отрубился, но думаю, она меня коснулась, потому что я открываю глаза — а она прямо тут, висит надо мной с ключом в руке, и вид у нее такой, как будто она обмозговывает, как открыть дверь. Безмозглая. Я говорю: «Это еще что?» — а она как завизжит, и роняет ключ. Прямо на меня. Бах. Порядок.

— И вы…

— Хватаю его. Рефлекторно, по правде говоря.

— Вы ведь не отдали его ей, Берт?

Лицо Берта приняло терпеливое и насмешливое выражение, и он вынул ключ из кармана брюк.

— Вы молодчина, старина, — сказал Аллейн, надеясь на то, что выразился правильно и с достаточным энтузиазмом. Он хлопнул Берта по плечу. — Какой была ее реакция? — спросил он и подумал: может, ему тоже стоит перейти на настоящее время?

— Она стонет, — ответил Берт.

— Стонет?

— Именно так. Жалуется. Обещает, что настучит на меня боссу. Вцепляется в меня, чтобы его отобрать. Говорит, что хочет обрядить покойную и читать молитвы и все прочее. Но заметьте, ни разу не повышает голос. Ни единого разу. Когда она видит, что все без толку, и когда я говорю ей, что передам ключ вам, она без проблем плюет мне в лицо и несется вниз.

— Похоже на Марию. Я возьму ключ, Берт, и спасибо вам огромное. А вы случайно не знаете, сколько ключей есть от этой комнаты? Четыре, кажется?

— Так и есть. По четыре от всех комнат. Странная идея.

Аллейн посчитал: этот, принадлежавший Руперту Бартоломью. Тот, что уже лежит у меня в кармане, был у Марии. Ключ экономки и тот, что лежит в вечерней сумочке Соммиты в нижнем ящике туалетного столика.

— Пока не забыл: по пути сюда вы рассказывали что-то про ветеринара, который усыпил собаку мадам Соммиты. Вы сказали, что он дал собаке хлороформ перед инъекцией.

— Правильно, — удивленно сказал Берт.

— А вы случайно не помните, что случилось дальше с флаконом?

Берт уставился на него.

— Трудный вопрос. Что случилось с флаконом, да? — Он почесал голову и наморщил лоб. — Погодите-ка. Да! Точно! Он поставил его на полку в ангаре и забыл забрать его с собой.

— А вы не знаете, что с ним сталось дальше? — спросил Аллейн. — Он все еще там?

— Нет, его там нет. Мария выходила проверить, все ли в порядке насчет собаки. Ее послала хозяйка. Она увидела флакон. Он же был подписан. Она сказала, что небезопасно оставлять его там. Она его унесла.

— В самом деле? Спасибо вам, Берт.

— Всегда пожалуйста.

— А теперь вам, наверное, лучше пойти поесть, а?

— Буду не против. Увидимся, — и Берт неторопливо начал спускаться по лестнице.

Аллейн вернулся в спальню. Трой погрузилась в чтение его записей и продолжала читать, пока он брился, принимал ванну и одевался. Время от времени она громко спрашивала что-нибудь или отпускала какое-нибудь замечание. Она закончила чтение и уже собиралась вставать, когда в дверь тихонько постучали. Аллейн открыл и увидел на пороге миссис Бейкон — аккуратную, собранную, просто воплощение первоклассной экономки.

— Доброе утро, мистер Аллейн, — сказала миссис Бейкон. — Я пришла узнать, есть ли у миссис Аллейн все необходимое. Боюсь, во всей этой суматохе про нее могли забыть, а мы ведь не можем этого допустить, не так ли?

Аллейн согласился, что допускать этого нельзя, а Трой пригласила ее войти.

Удостоверившись в благополучии Трой, миссис Бейкон сказала Аллейну, что рада возможности перемолвиться с ним словечком.