но предоставлялась не всем. А здесь – мужские панталоны, трусы на три размера больше, другого просто не имелось. Кто умел – перешивал под себя. На фронте женского белья вообще не было до 1943 года. Да и оно фактически было под запретом. Все зависело от старшины – один мог конфисковать, другой – сделать вид, что не заметил. Многие прятали бюстгальтеры и трусы из той, мирной, жизни, но бабушка считала, что это неправильно, нечестно. Поэтому ходила в мужских сатиновых трусах, затянув потуже резинку.

Она вспоминала, как сидела на редколлегии и чувствовала, как по ноге течет кровь – началась менструация. И больше всего боялась, что кровь впитается в обивку стула. Она переживала за стул, не за себя, лишенную всего личного, женского, интимного. Бюстгальтеры? Та самая машинистка Лариска, которая потом украдет лак для ногтей, сшила для бабушки бюстгальтер. Подарок на день рождения. Она же ушила мужские трусы, превратив их в женские, точно по размеру. Лариска оказалась настоящей мастерицей. Могла перешить гимнастерку, штаны – да что угодно. Не просто так, конечно. Везде искала выгоду. Деньги ее не интересовали. В обмен требовала бинты и вату, сухпаек, самогон. То, чем мог поделиться заказчик, точнее заказчица. У Лариски всегда можно было найти шоколад, выпивку, губную помаду. Она, надо признать, работала днями и ночами.

Бабушка надела бюстгальтер и сразу же его сняла. Трусы тоже не смогла носить. Она считала Лариску безнравственной, наживающейся на войне и не могла это принять.

Однажды Лариске по случаю и обмену досталось трофейное белье. Настоящий шелк. Она распорола, разобралась, как построить выкройку, и начала шить. Днем печатала, ночью шила.

– Тебе не стыдно? – спросила однажды бабушка.

– Нет. Я хочу жить. И я работаю, между прочим, – ответила та. – Посиди с мое за машинкой, тебе тоже стыдно не будет. Я хочу нормально есть, нормально жить. Хоть на прокладки возьми, я отложила – там куски простыни, вата.

– Нет, – решительно отказалась бабушка.

– Ну и дура. Ходи и смотри, как кровь льется и застывает. Когда баня? Через месяц? Нравится ходить вонючей? Да пожалуйста, раз такая принципиальная.

Однажды Лариска разбудила бабушку среди ночи.

– Пойдем со мной, пожалуйста, умоляю, – попросила она.

– Что случилось?

– Парашют!

– Какой парашют? – не поняла бабушка.

– Наши сбили самолет, двое парашютистов успели выпрыгнуть, – объяснила Лариска.

Бабушка молчала, не понимая.

– Парашют! Помоги достать парашют! Все что захочешь для тебя сошью! Ты – мой начальник, тебя все считают идейной. Тебе ничего не будет. Мы только дойдем и заберем парашют, – умоляла Лариска.

– А люди? – спросила бабушка.

– Да пусть подыхают! Мы их не видели!

Бабушка считала, что надо спасать людей. Любых. Даже преступников или врагов. Ее отец был земским врачом и научил дочь, что раненый человек, не важно – свой, чужой, – нуждается сначала в лечении, а потом в справедливом суде. Нельзя убивать человека лишь за то, что он находится на другой стороне и считается врагом. Сначала вылечи, потом разберись.

– Хорошо. Пойдем, – согласилась бабушка.

– Что, правда? Да? – Лариска не верила своему счастью.

– Сначала найдем парашютистов, доставим их сюда, потом твои парашюты, – заявила бабушка.

– Конечно, как скажешь, – тут же согласилась Лариска.

– А зачем тебе парашюты? – спросила бабушка.

– Господи, да это идеальная ткань! Счастье, что их здесь подбили! Я столько нижнего белья нашью! И мужского, и женского! Ты разве не знаешь? В парашютной ткани не заводятся вши! Не надо будет выколупывать личинки иглой. И она такая прочная, что сносу трусам не будет.

Бабушка нашла людей. Оба были уже мертвы. Лариска вернулась со здоровенным куском парашютной ткани.

После войны, уже в мирной жизни, бабушка не носила лифчики, предпочитая обычные мужские майки-алкоголички. Трусы же носила самые простые, из хлопчатобумажной ткани. Всегда только белые. А еще обязательно надевала панталоны до колен. Застудившись в годы войны, она так и страдала от хронического цистита. Даже Варжетхан не могла ее вылечить – лишь облегчала течение болезни. Про белье я бабушку никогда в детстве не спрашивала. Думала, что так и должно быть. К тому же у меня была мама, которая своим нижним бельем доводила до белого каления все село. Бабушкина грудь, большая, но удивительным образом сохранившая упругость и форму, мне нравилась больше – можно прижаться, и станет тепло и хорошо. А к маминой груди страшно даже подойти, настолько она, затянутая в бюстгальтер, была вызывающе прекрасной. Есть поговорка про то, что мужчины головы сворачивают, провожая взглядом женщину. Я знаю, откуда взялось такое определение. Один раз сама видела.

Мама шла по деревне. После случая с Давидиком бабушка заклинала маму «не провоцировать» и хотя бы немного прикрыться.

– Слушай, ну они потом ко мне придут! – убеждала маму бабушка. – Опять будут спрашивать, почему тебя в Терек еще в молодости не сбросили? Что я им должна отвечать?

Пятнадцатилетний Давидик, развитый не по годам, не с жалкими усиками, а уже вполне заметными, засмотрелся на мою маму и врезался на отцовском мотоцикле в дерево. Да так, что до сотрясения мозга. Кто ж тогда в шлемах ездил? Лана, мама Давидика, прибежала к моей бабушке с криками, что Ольга чуть не убила ребенка. Мама деликатно заметила, что Давидик, может, мозгами еще и ребенок, а половой зрелостью уже точно нет. Лана тогда на все село объявила, что по одной дороге с Ольгой ходить не будет, за один стол никогда не сядет и еще много чего не станет делать.

Так вот мама шла по деревне. Естественно, курила на ходу. Естественно, выглядела совершенно неприлично. До такой степени, что женщины передавали соседкам: по дороге идет Ольга и пусть закрывают двери и ставни на окнах. И мужчин дома подержат, пока та не пройдет.

В тот раз моя родительница действительно превзошла себя. Ладно бы брюки в обтяжку и майка на одно плечо, как обычно. Нет. Она облачилась в белый сарафан по столичной моде и босоножки-сабо на высоком каблуке. А теперь представьте. Мамина грудь полноценного четвертого размера, упакованная в бюстгальтер так, что ее половина аккуратно вываливалась, создавая ту самую глубокую ложбинку. Сверху сарафан еще сильнее подчеркивал грудь, а длиной не доходил даже до колена. Нижняя и верхние пуговицы на сарафане были расстегнуты. Мода этого не требовала, но маме так было удобнее. Ногами мама гордилась. Они и сейчас, в ее семьдесят три года, без единого следа целлюлита или варикоза. Всегда загорелые, что неудивительно. Мама на даче до сих пор предпочитает стиль «майки-размахайки, едва прикрывающей попу».

На свою беду, навстречу маме шел Заурбек, уважаемый мужчина, уже в возрасте. Хотя ему было всего пятьдесят, только