Ради жизни.

Телецентр. Архив. Кнопка. Уже совсем рядом.

– Да…

Егор вздохнул.

– Надо было сверху начинать, – сказал он. – Подняться до крыши, а потом вниз, так легче.

Это вот неплохая идея. С утра так и поступим. Сверху вниз. Сейчас бы поспать хорошенько…

Не получалось. Сначала я прислушивался к будильнику, к его тиканью и проворачиванию шестеренок, затем мешала боль. Жар от ноги добрался уже до живота, сердце разгонялось от него, это тоже мешало. Когда Егор в очередной раз сказал, что все равно делать нечего, а четвертый этаж ему кажется наиболее интересным, потому что именно на четвертом этаже работал его предок дельта-оператор, я плюнул.

– Ладно, – сказал я. – Пойдем.

Отправились на четвертый этаж.

Коридор направо, коридор налево, двинули сначала налево. Прошли почти до конца.

– Смотри! – указал Егор пальцем.

Коридор был перекрыт железной загородкой, от стены к стене, от пола до потолка. Наспех сварена из металлических дверей. Внизу, у стены дыра. Ровная, человека в два шириной, гладкие оплавленные края. Направленным взрывом выбили, аккуратным и точным. Сделали так, что даже стены не пострадали. Большие специалисты своего дела работали, сейчас таких не встретишь. Да и веществ подходящих тоже нет.

– Мощно, – сказал Егор.

– Зачем перекрыли, интересно?

– Отсидеться, может, хотели?

– Может. Пойдем посмотрим.

Я подкрутил карбидку, пролез в дыру за перегородку.

– А вдруг они еще там? – спросил Егор из-за спины.

– Кто?

– Телевизионщики…

– Конечно, они там. Вопрос в том, в каком они там виде. Вряд ли живые…

– Хорошо, если совсем дохлые, а могут быть…

– Разберемся. А что ты боишься, тут ведь наверняка где-то твой родственник. Не трясись, Егор, мертвяк своего не обидит. К тому же мрецы – из погани разновидность самая преспокойная. Тебя папка, что, не учил, как с ними разбираться?

– В голову стрелять надо…

– В голову. В голову ему бесполезно, у него мозг давно расплавлен. В шею или в ногу. Его нужно лишить возможности двигаться. Ладно, как-нибудь сходим на ближайшее кладбище, поупражняемся.

На другой стороне баррикады коридор продолжался. На полу, метрах в пяти стоял пулемет. Старой конструкции, из тех, что навсегда, оружие оно вообще навсегда. Крупнокалиберный.

Дальше оборона была не такая мощная. Мешки с песком, рогатки из колючей проволоки – все, как на входе, все тухлое и не представлявшее никакой опасности. Еще дверь. Тоже железная, достаточно крепкая, из толстой листовой стали. Открытая.

За дверью обнаружилась большая квадратная комната, наверное, даже зал. В одном углу стояло высохшее дерево, кажется, елка. Желтая пожухшая хвоя, а в ней игрушки. Шары блестящие, белые снежинки, вырезанные из пластмассы, сосульки из стекла. В другом углу скучал снеговой человек, слепленный из трех шаров. Ненастоящий, конечно, из бумаги, от времени пожелтевшей и ссохшейся. Скелет снеговика, вот как. Но раскрашенный как полагается, глаза угольком, нос поникшей морковкой.

У окна пульт управления. Или еще чего пульт. Наклонный, с переключателями и ручками, с экранами в несколько рядов. И еще один точно такой. И скелет. Уже настоящий. Прикованный к железному стулу толстыми наручниками. В голове дырка.

На груди небольшая полувыцветшая табличка, я прочитал: «Федор Тремоло». Зубов нет справа, и челюсть нижняя сломана, скорее всего прикладом приложили. Ага, и пальцы, и на правой, и на левой поломаны. Пытали Федора Тремоло, хотели что-то узнать.

– Монтажная, кажется, – сказал Егор. – Как и говорилось…

– Что говорилось?

– Ничего… просто…

Я быстренько взглянул на Егора. Знает что-то, как я и думал. Недаром так на четвертый этаж устремлялся.

Ну, пускай, все равно проговорится.

Егор подошел к скелету, сунул палец в дырку в черепе, повертел. Родственные чувства. Хотя вряд ли это его прадедушка, он же спасся.

– Родственник? – спросил я.

Егор помотал головой.

Стеллажи. Перегораживают почти половину комнаты. Узкие, сдвигающиеся по специальным полозьям, на каждом стеллаже коробки, в них кассеты. Маленькие и много. Я видел кассеты у Петра, те были гораздо больше этих, раз в пять. Видеоплеера у нас не было, и узнать, что на этих кассетах записано, мы не могли, зато Петр научился добывать из кассет пленку и вплетать ее в веревки, тем самым увеличивая крепость на разрыв.

Коробки не простые. Сначала мне показалось, что они склеены из картона или из тонкого пластика, но при ближайшем рассмотрении оказалось, что это и не картон, и не пластик. Вещество, из которого изготовлялись коробки, походило на мягкую толстую резину. Я осторожно снял крышку. Поролон. Или что-то вроде, упругое и синее, с прямоугольными норками для кассет. Коробки закрывались плотно, кассеты выглядели как новые. Обилие их немного перепугало, просмотреть все это богатство не хватит никакой жизни, я слегка загрустил. Выручил Егор, наверное, у него на самом деле в роду имелся дельта-оператор, или как там они назывались.

– Надо по датам искать, – сказал он. – Последний месяц…

Он принялся искать последний месяц, я продолжил осмотр. Нашел туалет и помывочную, а в ней еще один мертвец. Этот, кажется, пытался скрыться и умудрился залезть аж под ванную, но его достали и там, пристрелили.

Появился Егор.

Он тащил две коробки, пнул стену, шмякнул коробки на пол. Обгорелые. Видимо, из огнемета фыркнули – все кассеты были сплавлены.

– Последние полгода спалили, – сказал Егор. – Но не все, смотри.

Егор перевернул коробку, аккуратно разрезал дно, расковырял мягкую пластмассу и достал несколько кассет.

– Сверху пластмасса сплавилась, снизу кассеты сохранились. Надо остальные проверить…

– Я сам. А ты пулемет лучше проверь.

– Зачем тебе пулемет?

– Пули метать буду. Вперед.

Егор поплелся за пулеметом, я уселся рядом с елкой и принялся вскрывать коробки. Их оказалось двенадцать, я достал из них тридцать с лишним кассет. Причем отличной сохранности – сплавленная пластмасса перекрыла воздух, даже пыли внутрь не попало. Наверное, все-таки не огнемет, плеснули горючкой, вот и все. Выстраивал кассеты в башню, как кубики.

Нога болела не переставая. Приходилось терпеть. Я отвык терпеть, вериги хранились в серебряной коробочке. К тому же я прекрасно разбирался в боли – боль, клевавшая мою ногу, была нехорошей болью.

Надо что-то придумать. Одно дело – пожертвовать пальцами, совсем другое – ногой. Без ноги у нас не жизнь, я-то знаю. Можно выпарить мочу, обмазаться, только для этого надо целый день пить много чистой воды. И не болеть. То есть моя моча совсем не подойдет, а воспользоваться услугами Егора я не мог. Я старше его, я его начальник, я не мог мазаться его мочой.