мальчик туда вбежит, наваляет этим клоунам…

Кочерга вдруг подняла лицо к лампе и тихонько запела:

Бай-бай да люли, хоть сегодня умри…А завтра мороз, снесут на погост,Поплачем-повоем, в могилу зароем…

Умер он, вот так, – продолжила-пропела она, прервавшись на секунду, но не опуская головы. – Мальчик-то мой умер!

Она с шумом выдохнула через рот, нашла взглядом Катю и неожиданно подмигнула ей.

– Боишься? Не бойся, это давно было! Утром нашли его в сугробе, синего, с переломанными ногами. Заблудился, упал в яму. Всю жизнь в той деревне жил, а тут в трех соснах заблудился… – Кочерга снова откинулась на табуретке так, будто гравитация на нее не действовала. – А я все забыть пытаюсь, – прошептала она в потолок. – Пытаюсь – и не могу. Я так жалею, так сильно жалею, что чаек не выпила… Кто пьет, ничего не помнит. Или почти ничего. А я помню. Помню, помню, помню… – монотонно забормотала она. – Глаза ты можешь закрыть – да и только, надо было раньше думать, Машка-а-а-а… Каждый год новую девку выбирают… А сейчас и выбирать не из кого, потому что оттуда все бегут. Бегут, бросают дома, бросают хозяйство… Мои вот не убежали. Продали меня за мед, за лесное разнотравье… Они квартиру мне купили, а я ее продала, деньги растрынькала! Все хотела забыть, все хотела убежать… Холод… Такой холод… Я до костей промерзла, одни кости остались – погляди вот!

Она сунула руки Кате под нос, качнулась вперед на стуле, не удержалась и упала, ударившись головой об угол стола. Лоб наискось прочертила алая струйка крови. Катя вскрикнула и вскочила с дивана. Хотела поднять Кочергу, но ее оттолкнул ворвавшийся в кухню в одних трусах Александр.

– Маша, очнись! – Он схватил Кочергу за плечи и сильно тряхнул. Кочерга как бы нехотя раскрыла опухшие красные глаза.

– Маша, сколько я тебе говорил: вмазалась – иди спать! – Он легко поднял женщину за подмышки и поставил на ноги. Подвел к кухонной раковине и начал умывать. Кровь потекла в сливное отверстие, темные волосы надо лбом выбились из пучка и намокли. Катя стояла и смотрела.

– Уходите отсюда! – рявкнул мужик через плечо. – Что вам от нее надо?

– Маша мне хотела рассказать… – растерянно начала Катя.

– А вы слушайте побольше, – буркнул Александр, промокая Кочерге лоб зеленым кухонным полотенцем. – Вы совсем маленькая еще, не понимаете? Она наркоманка, героиновая наркоманка, ваша новая подружка! Она вам еще и не то расскажет. Кошелек проверьте, чтобы потом сюда не бегать с полицией. И давайте уже идите, загостились, пожалуй!

– Куда идти? – растерялась Катя.

– У вас что, дома нет? – недовольно спросил мужчина, поднимая полубессознательную Кочергу на руки. – Вот домой и идите. А вашей Маше спать пора.

«Бай-бай да люли…» – вертелось в голове у Кати, пока она шла ночными улицами, прижимая к себе рюкзак и опасливо вертя головой. «Хоть сегодня умри…»

Значит, Кочерга не сумасшедшая, а наркоманка. А есть ли разница между этими двумя состояниями? Можно ли верить этому бреду про камень, которому приносят в жертву девственниц и младенцев? И о какой жертве речь, если девушки возвращаются? Она-то надеялась, что рассказ Кочерги что-то прояснит, но он еще больше все запутал. Может, завтра снова прийти и дорасспросить ее, пока Александр на работе? Эта мысль вызывала у Кати только ужас и отвращение.

Она рассчитывала зайти в супермаркет, но тот оказался закрыт. Значит, уже больше двух часов ночи. Интересно, что об этом думает мама? Будет орать? Мысли у Кати от усталости путались, ноги на автомате несли ее вперед. Она окончательно утратила всякую бдительность и на повороте во двор врезалась в какую-то черную фигуру, уронив от неожиданности рюкзак.

– Катька!

– Мама?

Мама схватила Катю за плечи, вглядываясь ей в лицо.

– Что, Максим опять потерялся? – спросила Катя, поводя плечами.

– Дома спит, – зло сказала мама. – А ты… ты… – Она вдруг разрыдалась, вцепившись в дочь. Катя оторопело стояла, опустив руки.

– Катька, дура ты моя! – рыдала мама. – Ну хочешь, я скажу этим, чтобы не въезжали? Катька, я люблю тебя! Все для тебя сделаю! Хорошая ты моя! Я так испугалась! Ну куда ж ты пошла-то без телефона, без куртки? Куртку я зашила твою. Катька, Катеринка ты моя…

Катя, как ни держалась, тоже зашмыгала носом и обняла маму, крепко прижавшись к ней всем телом.

– Не надо, – выдавила она сквозь слезы. – Я понимаю, деньги нужны… Потом, когда отучусь…

– Катька, пойдем домой! – Мама нагнулась за Катиным рюкзаком и зазвенела ключами в кармане. – Замерзла, ласточка моя! Я тебе сейчас ванну наберу, картошечки с мясом разогрею…

От звуков ласкового маминого голоса Катя совсем размякла. Все это, вчера и сегодня, был просто неприятный, тягомотный сон, черт с ним совсем. Как в детстве, она уцепилась за мамину руку и потерлась щекой о ее плечо. Вместе они зашли в подъезд, и дверь хлопнула за спиной, отсекая наполненные тревогой сутки.

15

Лето промелькнуло как одна неделя. Мать устроила Катю на временную подработку к подруге в страховую компанию, и там днем она бесконечно вносила в базу данных скучные однотипные исправления, прерываясь только на короткий обед в заставленной коробками кухне, а вечером надевала фартук и перчатки и вместе с приходящей уборщицей отмывала офис. По выходным они с мамой обдирали в комнатах обои, красили стены, белили потолки – и к августу квартира посвежела, даже вездесущий запах ладана выветрился. Правда, икон на обновленной стене стало еще больше.

Да, это были совсем не те сладостно долгие три месяца, что в школьные годы, с бабушкиной дачей, загоранием на крыше и купанием в парной водице обской старицы. На саму реку бабушка не пускала, пугала, что унесет течением, но старицу к июлю затягивало вонючей ряской, и они с Иркой все-таки бегали тайком на Обь… Теперь бабушки не стало, а маме было не до дачи. И Кате тоже. Иногда она с грустью вспоминала ту ленивую свободу, стопки старых книжек на чердаке, запах горячей от солнца спелой малины – но даже съездить глянуть времени не находилось. Хорошо, что соседи обещали присмотреть за участком.

О бабушкиной квартире по молчаливому уговору больше не вспоминали, но по маминым оговоркам Катя поняла, что жильцы все же въехали и платят вовремя. Она и сама замечала, что с деньгами стало получше: в холодильнике чаще появлялось мясо, а в вазочке на микроволновке – фрукты. В августе они с мамой все-таки съездили на дачу и несколько часов по жаре обирали заросшие кусты малины и смородины, а еще через неделю с трудом дотащили от рынка до дома несколько огромных пакетов с перезревшими сливами и персиками. Весь вечер Катя перебирала фрукты, отрезала гнилушки, выбрасывала косточки. Даже ночью ей снились сливы – толстые пузатенькие косточки, ярко-красная мякоть, пятнистая тонкая кожура, только тронь – лопается… Катя уже спала, а мама на кухне всю ночь варила варенье.

Макс домой приходил только ночевать. Маму и это уже устраивало. Она больше не закатывала истерик и не бегала искать его по дворам – лишь бы был дома к одиннадцати. Новый компьютер у него так и не появился, так что дома он только ел, спал и лежал в ванне с телефоном. Брат стал молчалив и серьезен, денег больше не предлагал, подарков не приносил. Катя пыталась поговорить с мамой, но та отмахивалась, сердилась и замыкалась в себе. «Ну что ты пристала, Катька? На работу он устроился – вот и все». Отчаявшись, Катя забросила попытки призвать маму к здравому смыслу, и в итоге эту тему тоже стали обходить стороной.

Они еще пару раз встретились с Иркой, но прежней близости уже не было. Даже посидели в старой пиццерии, но там Ирка все время морщила нос от запаха горячего масла и косилась на часы – такой же металлический браслетик, как у ее Антона, но поизящнее, – и беседа как-то не клеилась. Потом Ирка позвала ее погулять вечером по городу вместе с Антоном и его другом, и эту прогулку Кате даже вспоминать не хотелось. Другу она сразу не понравилась – впрочем, как и он ей. Общение вышло натянутым, и очень скоро Ирка вдруг «вспомнила» о какой-то частной вечеринке, где вход только по приглашениям и куда надо срочно бежать. С тех пор они даже не переписывались. Наверное, Катя со своим ветеринарным факультетом и работой то ли наборщицей, то ли уборщицей совсем не вписывалась в новую Иркину реальность.

Бульвар, на котором встретила Юльку