Продвигаясь вперед, мы слышали звуки бомбардировки Нового Иерусалима – сначала глухое «Кр-р-рамп!», потом морозная дрожь сотрясения и низкие басы дошедшего по земле звука. Бомбежка продолжалась уже тридцать шесть часов, и мы надеялись, что никому во Дворце не удалось выспаться за это время, тогда как все наши солдаты только что проснулись после двенадцати часов принудительного сна.

Ни один из наших крейсеров не был спроектирован как флагман, поэтому мы устроили импровизированный командный пункт за боевой рубкой, выбросив телевизор дальнего действия и освободив место для оперативной карты и схемы управления боем. Я трясся над самодельной схемой, моля Небеса, чтобы самодельные амортизаторы сработали, когда дойдет до дела. За моей спиной скорчились в тесноте психооператор со своей командой телепатов, состоявшей из восьми женщин и невротического четырнадцатилетнего мальчика. Теоретически каждый из них мог контролировать четыре канала связи, но я сомневался, что на практике это у них получится. У одной из женщин, худой блондинки, был сухой хронический кашель и большой зоб раздувшейся щитовидки на горле.

Вперед мы двинулись зигзагами. Хаксли выхаживал по рубке, спокойный, как улитка, посматривая мне через плечо, читая полученные донесения и поглядывая на экраны.

Стопка донесений на моем столике росла. «Херувим» повредил протекторы правого борта, он оставил боевой порядок, но присоединился к нам через тридцать минут. Пенойер доложил, что его колонны вышли на позиции и готовы к развертыванию. Из-за острой нехватки командиров мы использовали совмещение командования: Пенойер командовал левым крылом и своим крейсером, Хаксли был главнокомандующим, командующим правого крыла и капитаном своего флагмана.

В двенадцать тридцать две телевизоры погасли. Противник расшифровал нашу схему изменения частот и сжег все радиолампы в цепях. Это было теоретически невозможно, но он это сделал. В двенадцать тридцать семь вышло из строя радио.

Хаксли казался невозмутимым.

– Переключитесь на светофонную связь, – сказал он.

Связисты уже предупредили его приказ: наши приемники и передатчики работали теперь на инфракрасных лучах – от корабля к кораблю. Прошел еще час. Хаксли большую часть времени простоял у меня за спиной, наблюдая, как вытягиваются линии треков на схеме управления боем. Наконец он сказал:

– Я думаю, пора разворачиваться, Джон. Некоторые из пилотов не слишком уверены в себе, мы дадим им время освоиться на их позициях, прежде чем начнем.

Я передал приказ и отключил схему управления боем на пятнадцать минут – она не была предназначена для обработки такого количества переменных в единицу времени, и не было смысла перегружать ее без нужды. Через девятнадцать минут последний транспорт доложил о готовности. Я ввел в схему предварительные настройки, включил систему и запустил обработку данных коррекции. Пару минут я был страшно занят балансировкой данных, мои руки летали между ручками управления и клавишами ввода. Затем машина сообщила, что удовлетворена собственными прогнозами, и я доложил генералу:

– Слежение возобновлено, сэр.

Хаксли наклонился, читая схему через мое плечо. Фон был немного неровным, но я гордился пилотами – некоторые из них еще четыре дня назад были шоферами грузовиков.

В пятнадцать ноль-ноль мы передали предварительный сигнал: «Выходим на боевые позиции». И я услышал, как наша орудийная башня содрогнулась – заряжали орудие.

В пятнадцать тридцать одну Хаксли приказал открыть огонь.

Наш большой мальчик подал голос. Первый выстрел поднял тучу пыли, от которой слезились глаза. Машина от отдачи рванулась назад, и я чуть не выпал из седла. Мне никогда раньше не приходилось находиться рядом с тяжелым бустерным орудием, и я не ожидал, что отдача так сильна. У нашей большой пушки вдоль ствола были расположены вторичные камеры сгорания, электронно синхронизированные с ходом снаряда; они поддерживали максимальное давление на всем протяжении ствола и давали намного более высокую дульную скорость и ударную силу. А вдобавок – зубодробительную отдачу. Но после второго выстрела я уже был к ней готов.

Между выстрелами Хаксли смотрел в перископ, стараясь определить эффективность артиллерийского огня. Новый Иерусалим отвечал на наш огонь, но мы еще не вошли в зону действия его орудий. У нас было преимущество стрельбы по неподвижной цели, расстояние до которой было нам известно с точностью до метра. Но с другой стороны, даже тяжелый наземный крейсер не нес такой брони, какую скрывала пышная облицовка Дворца.

Хаксли отвернулся от перископа и сказал мне:

– Дымовая завеса, Джон!

Я в свою очередь крикнул офицеру связи:

– Всем телепатам готовность номер один!

Этот приказ не прошел. Едва я его отдал, офицер доложил, что связи с другими крейсерами нет. Но психооператор уже работал, и я знал, что то же самое происходит на других кораблях, это была штатная ситуация.

Из девяти наших телепатов трое, мальчик и две женщины, бодрствовали, остальные шестеро были в гипносне. Техник начал налаживать через мальчика контакт с кораблем Пенойера. Малыш почти мгновенно установил связь и передал нам рапорт Пенойера: «ОСЛЕПЛЕНЫ ДЫМОМ. ЛЕВОЕ КРЫЛО ПЕРЕКЛЮЧИЛ НА ПСИХО. КАКАЯ СИСТЕМА СВЯЗИ? – ПЕНОЙЕР».

Я ответил:

– Передаем по цепочке.

Доктрина допускала два типа телепатического соединения: ретрансляцию, при которой сообщение передавалось до тех пор, пока не достигало адресата, и командную сеть, при которой действовало прямое подключение командующего ко всем подчиненным кораблям, а также от корабля к кораблю для соседних подразделений. В первом случае каждый сенситив поддерживает только свое звено в цепи, то есть в каждый момент времени находится в контакте лишь с одним телепатом, во втором случае им приходится поддерживать до четырех цепей связи одновременно. Я хотел избегать их перегрузки как можно дольше.

Оставшихся двух бодрствующих телепатов техник связал с нашими фланговыми кораблями, а затем занялся спящими. Четверым потребовались инъекции, остальные сразу отреагировали на внушение. Вскоре мы наладили связь с транспортами и кораблями второй линии, бомбардировщиками и с самолетом-корректировщиком. Корректировщик доложил, что видимость у него нулевая и радар ему ничем не помогает. Я приказал ему оставаться в прежнем квадрате в расчете на то, что утренний ветер разгонит дым.

Впрочем, мы не зависели от корректировщика, потому что наше положение было выверено с точностью до дюйма. Нам были известны отклонения от базовых ориентиров, а координаты наших позиций на всей линии боевого развертывания пересчитывались всякий раз, когда кто-то из штурманов замечал указанный на карте ориентир. Кроме того, датчики, установленные на протекторах крейсера, дают удивительно точные показания. Шины буквально измеряют каждый ярд пройденного расстояния, а маленький дифференциальный датчик сравнивает показания и с той же точностью отслеживает смену направления. В результате дым нас не слишком обеспокоил, мы могли бы продолжать стрельбу, даже если бы не работал радар. Противнику было хуже. Выпустив дымовую завесу, начальник обороны Дворца отныне полностью зависел от своего радара.