отношения с коллегами по суду, — видите ли… Да, у меня был Эренбург. Вы простите, что я заставил вас ждать. Вы понимаете?

Нет, Ватрен не понимал, но приличие требовало, чтоб он понял, и он сказал: — Разумеется, господин министр, но, собственно, мне почти не пришлось ждать… — И он принялся излагать цель своего прихода. Монзи слушал, играя всем, что попадалось под руку, и кивал головой. Подробности его заинтересовали. Хотя бы судьба Корнавена. Он сочувствует. Поверьте… Очень приятно показать, какое у тебя прекрасное сердце, благородные чувства, как ты умеешь сострадать. — О, я отлично понимаю, что, будь у власти они, мне бы нечего было ждать от них пощады. Но неужели же мы должны строить свое поведение с расчетом на взаимность!.. Конечно, нет. Не вы первый обращаетесь ко мне с просьбой… Вы знаете, что я пользуюсь доверием некоторых людей этого круга. Сам не знаю почему, но это факт. Я стараюсь оправдать их доверие. Я хлопотал. И не раз. Правда, без особых результатов. Я не министр внутренних дел. Но вы знаете, ведь Мандель… совсем не против Советского Союза… Уверяю вас, это ошибочное мнение. Почему бы вам не обратиться к Манделю?

В конце концов он обещал Ватрену все, о чем тот просил. Он походатайствует, если понадобится, даже в совете министров. Потом, не закончив фразы, он наклонился к своему собеседнику. Монзи был грузный мужчина, казавшийся еще более неповоротливым из-за больной ноги. — Скажите-ка, Ватрен…

— Да, господин министр?

— Вы не могли бы передать… не заключенным… а тем, другим… партийному руководству… что положение очень быстро меняется и что…

— Я, господин министр? Но каким же образом?

Монзи улыбнулся и чуть заметно поднял брови. Ну, конечно, не он, Ватрен, лично. Но бывает, что знаешь… или догадываешься… словом… — Между нами говоря, дорогой коллега, полиция или удивительно нерасторопна, или же хитра, как бес. Право же, при желании, можно бы добраться и до верхушки! Хорошо, оставим этот разговор… Но я сам, например… — Он назвал пять-шесть человек, которые, по его предположению, вполне могли бы взять на себя поручение подпольному руководству запрещенной партии. Тогда зачем же он обратился к Ватрену? Так или иначе он разоткровенничался со своим собеседником как бы из безотчетной, внутренней к нему симпатии. Он лично считает, что нет греха, который не заслуживал бы снисхождения. Кроме того, иногда есть основание пересмотреть дело в зависимости от обстоятельств. В данный момент мы не должны упускать ни одной возможности. Все знают, что он, Монзи, пользующийся доверием в Палаццо Киджи, приложил нечеловеческие усилия, чтобы сохранить добрососедские отношения между Францией и Италией. Принимая во внимание английские требования, это было не так-то легко. Сейчас в этом направлении наши дела обстоят очень неважно. Я только сегодня говорил с маршалом Петэном…

— В правительстве, разумеется, существуют различные течения. Но совершенно бесспорно намечается известная тенденция предать забвению недавнее прошлое… проявить больше гибкости в отношениях с Москвой… Именно это я говорил сейчас, говорил частным образом тем господам, которые при вас вышли от меня… Заметьте, само собой ничего не делается. Они заинтересованы, чтобы такой человек, как я… как и тогда в Риме… чтоб такой человек, как я… Несомненно, положение может показаться несколько щекотливым: в Женеве мы голосовали против СССР, и наша пресса всего два месяца тому назад проявила, быть может, несколько неумеренную радость по поводу выхода Советского Союза из Лиги наций… Мы, быть может, несколько резко потребовали отозвания господина Сурица… Но, в общем, если они согласятся, потому что успехи Гитлера не могут их очень радовать, так ведь? — для них он такая же угроза, как и для нас… в их интересах придать мне известный вес в глазах Поля Рейно…

— Каким образом? — наивно спросил Ватрен.

— Ну, существуют разные способы! Вот, скажем, их поверенный в делах сделает первый шаг… и я вполне допускаю, что великая держава с такими мелочами считаться не будет… но вместо того, чтобы обратиться непосредственно к правительству, они могут предпочесть обратиться через кого-нибудь… в свое время я оказал им кое-какие услуги! Я этого не забыл.

«Зачем он мне все это говорит?» — думал Тома Ватрен.

И вдруг понял. Монзи надеется разом купить коммунистическую партию и Советский Союз. У Ватрена шевельнулось чувство презрения к своему собеседнику, но он побоялся выдать себя, потому что пришел сюда как ходатай. Он не мог сказать то, что хотел, момент был неподходящий, приходилось молча терпеть.

— Да, но поверенный в делах как будто не желает это понять. Я так и сказал Эренбургу. Вы знаете, мне очень понравилась одна из его первых книг… «Хулио Хуренито»… Очень любопытная. Я считаю его искренним другом нашей страны, он подолгу жил у нас, уже с давних пор. Но он очень сдержан. Слушает и мало говорит. Улыбается. Вы заметили, какая у Эренбурга улыбка?

— Я его очень мало знаю, господин министр.

— Чрезвычайно своеобразная улыбка, да вдобавок он еще делает особый жест обеими руками, словно хочет сказать: вот оно как! Я пригласил его, так как слышал, что он возвращается в Москву. Он мог бы поговорить непосредственно… Но на все мои доводы он возражал, что лучше действовать официальным путем… Как я ни настаивал, он уклоняется. А пока что некоторое сближение при настоящих обстоятельствах…

Он намекнул, что между французским и английским командованием есть трения. 16 мая Черчилль наконец преодолел сопротивление своего кабинета, не желавшего посылать самолеты во Францию… Но их отправляют главным образом в дальние рейсы, например бомбить Гамбург, тогда как важнее при их поддержке остановить немецкие танки. Вчера в Венсене заседал Высший межсоюзный совет… Кажется, между британским воздушным командованием и Вюильменом есть разногласия. Англичане, конечно, стремятся защитить свои коммуникации, побережье, Дюнкерк… Ватрена удивляла болтовня министра. Да, для Монзи произвести впечатление на собеседника важнее, чем сохранить тайну. Монзи откинулся на спинку кресла. Похвастался трубкой, которую курил. Прекрасная трубка из морской пенки[651], белая-белая, прямая. Совсем новенькая. Недавно полученный подарок, которым он очень гордился.

— Видите ли, дорогой мой, среди всех этих событий, интриг, угроз я все-таки испытываю удовольствие от такой красивой вещицы… В сущности, может быть, сейчас самое важное — спокойно обкуривать новую трубку. — Самовлюбленный тон, выражение, с которым он смотрел на трубку, а затем два-три раза молча затянулся… Впрочем, какое это имеет отношение ко всему предыдущему? Монзи опять заговорил о коммунистах.

— Серьезно, вы не думаете, что могли бы?.. Жаль. Понимаете, если бы начались какие-нибудь переговоры