мы стояли, рослый белокурый малый с грубоватым лицом, отказался уйти. У него было трое детей, старшей девочке девять лет. Он недавно овдовел и не хотел таскаться с ребятишками по дорогам. И вот он кричал нам из погреба, чтобы мы уходили, иначе его дом будут бомбить. Он нас ненавидел. Время от времени он показывался во дворе и говорил, тыча пальцем в 25-миллиметровые пушки вокруг штаба генерала Буффе: — Если бы я это раньше знал! — Но теперь уж поздно было пускаться в путь. В небе кружили самолеты, со всех сторон слышались взрывы бомб. Громыхали орудия. Словом, сущий ад под самым боком. Где-то поблизости, должно быть, шли танковые бои. Фермер снова нырял в погреб, там в темноте блестели грустные ребячьи глаза. Вот когда я готов был поверить, что настал конец света. Мы возвращались, выполнив задание… насчет склада боеприпасов. Я ехал открытым полем, там, к югу, было настоящее кладбище танков, машин, лошадей. Очевидно, после рейда немецких танков одной из частей нашей дивизии удалось расчистить некоторое пространство вокруг КП армейского корпуса.

На этом КП находилось примерно тридцать офицеров и полковой священник, очень благочестивый и почтенный человек, исповедавший меня перед самым вступлением в Бельгию. Я увидел, что поблизости маячит его сутана; он носил сутану нараспашку, бархатные штаны, заправленные в сапоги, большой наперсный крест и каску. Я подошел к нему. Он печально поздоровался со мной. Вести были дурные. С минуты на минуту ждали генерала Буффе, уехавшего к нашему дивизионному командиру, генералу Буше, в Куйе, близ Шарлеруа. Только что сообщили, что наши драгуны были перебиты утром в Буа-л’Аббе, близ Сен-Жерара, и что придется отходить на Авен, во Францию.

Святой отец спросил, не хочу ли я исповедаться снова. Обстоятельства были мало подходящие, и, да простит мне бог, я почти рассердился. — С тех пор, как мы с вами расстались, брат мой, — сказал он, — вы способствовали делу истребления… а мы ведь песчинки в руках божьих, и господь может призвать нас к себе… — Никогда не прощу себе своего ответа и посейчас не понимаю, как это сорвалось у меня. — Неужели господь почтет грехом то, что мы все эти дни преступали пятую заповедь? — возразил я с некоторым раздражением. — Бог ведает, как невелика наша доля вины, ибо на него падает все ее бремя! — Несмотря на такой еретический ответ, он благословил меня и вернулся в штаб, куда только что подъехала машина генерала Буффе. Как сейчас вижу, какая суета поднялась вокруг дома… Офицеры носились взад и вперед с донесениями, но едва добрался я до фермы, как послышался гул самолетов.

Только в помрачении рассудка можно было избрать для КП этот дом, стоявший обособленно, на виду, в двух шагах от перекрестка, и когда я увидел, как ринулись вниз, поднялись и снова спикировали вражеские самолеты, мне сразу стало ясно, что они бьют по определенной мишени, и меня охватил ужас. Не то чтобы жизнь командиров была мне дороже, чем жизнь рядовых, но когда на корабле гибнет кормчий… Мне уже однажды пришлось видеть в Ивуаре, как вместе с мостом, который мы минировали, взлетел на воздух командир одного из наших полков, и с тех пор я не мог отмахнуться от чувства ответственности за жизнь военачальников. А возможно, что это просто наследие классической трагедии, где все вращается вокруг судьбы цезарей. Кто его знает?

КП в Бюльтии был стерт с лица земли. Прямым попаданием. От него остался только дымящийся остов и трупы… все погибли… весь штаб… а ведь это тоже люди, сержант! Жалости достойные создания божии! Генерал Буффе, не меньше тридцати офицеров, около сорока унтеров и рядовых… Дом, где мы спрятались, забились в погреб вместе с хозяином, проклинавшим французов, и испуганно глядевшими детьми, содрогался над нами, как в день страшного суда. Что мы увидели, когда наконец можно было выйти! Вокруг горящего здания словно в насмешку торчали жерла разбитых пушечек… Я тщетно искал сутану под обломками, из-под которых извлекли очень мало раненых. Однако среди щебня и щепок я увидел вот это…

Аббат достал из-за пазухи крест вороненой стали, в деревянной оправе. Помолчал немного, потом, глядя на крест, продолжал рассказ.

Так, вернувшись на ферму, смотрел он на крест в своей руке, как вдруг с проселка, проходившего позади фермы, вынырнул вездеход и остановился около аббата. Из машины выскочил солдат и распахнул дверцу перед высоким сухощавым человеком с красным, обветренным лицом. Аббат Бломе хорошо знал этого человека. Это был генерал…

— Впрочем, зачем называть вам его, сержант, принимая во внимание дальнейшее?.. Для нас он был сам генерал, наш генерал, как мы его звали. Помню его по ту сторону Мааса, когда мы уже мнили себя покорителями Европы… В тот вечер он явился в Бюльтию рапортовать своему начальнику генералу Буффе о положении на вверенном ему участке. Выполняя задание, о котором я уже говорил, я побывал там утром на своей машине. Я знал, как неприятель громил танки генерала Брюно к югу от Метте накануне и всю прошлую ночь… Истребление продолжалось и в течение дня уже на подступах к Бомону. Войска нашей дивизии оказались без прикрытия после разгрома танковой дивизии и потеряли связь с 11-м корпусом на юге; пока возможно было, генерал находился с войсками, руководя арьергардными боями. А только что он отдал приказ раздробленным, отрезанным от тылов частям уничтожить свои транспортные средства, взорвать орудия и отступать в одиночку. Это был полный разгром. С того места, где мы находились, видно было пламя пожаров в рощице на расстоянии двух километров. Это пылали склады горючего. Боеприпасы. Генерал приехал в Бюльтию, потрясенный зрелищем разрушения, осуществлявшегося по его приказу. Я оказался первым солдатом, которого он увидел, и он спросил меня, здесь ли еще и в каком доме находится штаб корпуса? Мне незачем было отвечать — я молча указал на огромный костер.

Он спросил: — А генерал Буффе? А начальник штаба?

Он выслушал мой рассказ, я показал ему крест. И тут, когда он осознал весь ужас происшедшего, — вы только представьте себе, что это для него значило, — после того как у него на глазах погибла его дивизия и сам он отдал приказ сжечь машины, уничтожить броневики, взорвать орудия, — тут он мне сказал: — Ваше лицо мне знакомо, сапер… Я как будто видел вас в ночь сдачи Синея. Ведь это вы взрывали укрепления у Марша, по ту сторону Мааса?