каких-нибудь ограничений нет — любых возможных выделяющихся всяческих формах восхваляемого прочими существования среди иных живущих? Такой живущий, уж пока живёт, как бы ничтожен ни был, всё равно несёт в себе реальный образ жизненный, и образ полноценный, полный. А то, что столь гораздо собственным могуществом хвалиться, как надо понимать, только лишь одна из составляющих в текущем действии. Коль хочешь полноты, всего, необходимо в теле как-либо оформиться и как-то проявиться. Ну, хорошо, если по ходу некого существования в этом теле, то, что использовал, душа, что в этом теле при таких соблазнах вся измарана не лучшими делами и следствием, как результат, Свет чувств для такой души воспринимается как будто нечто обжигающее, и ввиду не лучших от того рождающихся чувств приходится ощущать себя один на один с таким, что не радует, только, тому, кто всю основу из соблазнов строил, где обнаружить здесь какой-нибудь позыв хоть маленькую выгоду увидеть? Возьмём предположим совершенно противоположный вариант — душа растущая не поддалась на соблазны такие, после чего, как результат такого должного достойного движения, наполнилась Светом Благим. И какова судьба тогда такого соблазнителя? С одной стороны, всё заставляет думать, что надо будет как-то отдаляться от того, кого далеко не лучшим соблазнял. А ведь подобный результат становится источником предельно привлекательного Света, только присутствует тонкость — раз соблазн распространял, марался далеко не лучшим, с другой стороны, соблазны эти стали поводом бороться, и по результату победить, то есть, по результату судя вроде даже помогал в процессе улучшения и роста духа. Тем более, что это смотрится не больше, чем лукавство, раз есть такие, что экзотике соблазнов поддаются, и, сообразно степени сколь соблазнение затронуло и заинтересованности как будто погружаются на какую-то оформившуюся и уводящую в обратную сторону глубину полыхания того бушующего пламени восприятия, самую разную, охватывающую, сообразную глубине погружения, обволакивающую при таких соблазнах, самых специфических-различных интересов. Во всяком случае показывалось всё именно в подобном ракурсе. И всё, что, когда такое видишь, в голову приходит — когда такая жертва от соблазнов именно горит, испытывая далеко не лучшие потоки чувств, организатор, проложивший путь к подобному, то есть, кто исхитрился в жизни стать соблазнителем-организатором подобного, как надо понимать, имеет шанс в пределах образа такого страждущего прятаться? Мучения того, кого соблазнами подставил под мучения, дают возможность отвести вершину жёсткости всей жути наказания от самого себя? Подобным образом что получается? За чужой болью и страданьем спрятаться от собственных возможных боли и страданий? Чужим мучением прикрыться как щитом? Что ж, ничего не скажешь, достаточно серьёзный побуждающий мотив. Только, есть тонкость, несколько вопросов любопытных можно сразу же задать: первый — раз столь активно, пусть и не очень часто проявляются по жизни соблазнители, довольно просто озаботиться предположением, что пока ваяющий позывы, которому свойственно за счёт такого жертвенного тельца вместо себя страдать, позывы где-либо ваяя, пусть до срока, может очень даже сносно, если даже не сказать — приятно, среди живущих себя чувствовать, и продолжать по мере сил-возможностей соблазнять, желая новых жертв, за муками которых сможет укрываться. На этом фоне по-другому начинает выглядеть моление на образ в храме. Имеем благодаря обращению молящихся, наполнение Светом обращения, и Свет как надо понимать иной. Одновременно сразу начинаешь думать и о соблазнителях, что песни пели о жестокости и неизбежности финала всех таких затей. Мол, всё закончится одним кошмаром наказания. Ясность просматривается сразу — кто жертвует себя и Свет духовный свой для спасения иных, такому в столь исключительно нелепейшем переплетении желаний-устремлений и спастись.

Забавный образ, пока вся суть и разные дела плелись, нарисовался — как будто на таком, во время жизни перепорченном духовно, как на спасительном подобие подставки-островка стоят спасаясь, так-как, под таким и всюду некое подобие бурлящей, пламенеющей и горящей всеми возможными вариантами лавы разлилось в пугающей, но жуткой необъятности мучений. Что именно бардовым пламенеет в таком внушительном и непроглядном мраке кипит-бурлит, сходу и не скажешь, но, как можно понять, раз есть такие души, что пошли на поводу намеренно сформированного искуса и теперь грязными пятнами свершённого замараны обильно, такое в месте столь пылающем можно использовать как некий щит, при этом среди важных факторов глубина такой язвы, что на душу тем-другим марающим пятном грехи по ходу жизни наложили, и многочисленность грешников вещь тоже здесь отнюдь немаловажная. И всё-таки, если из такого истинного пекла пытаться искать способ выбраться, как не крути, пока видится лишь полное забвение прошлого с началом от самых азов. И по-другому вроде бы никак. Даже те безликие, пусть плохо развитые образом духовным, которых там такое море без конца без края, и которые на первый взгляд ну совершенно никому не интересны, и то в плане возможных претендентов гораздо более заслуживают право без большого промедления после смерти почти что сразу пробудиться, чтобы начать потом как будто просыпаться по мере должного взросления в каком-то вновь возникшем новорожденном, чтобы продолжить полосу возможного духовного развития. И это уж не говоря о всяких, кто, пока жив, старателен, и ростом совершенства духа отличается. Перед такими все возможности не терять накопленное в прежней жизни должны в виде такого пробуждения открываться в таком объёме, какой только окажется возможен в надлежащем возрасте после того рождения, которое будет без малейших промедлений таким отличившимся духовным качественным улучшением даровано.

Что за идея с тем-иным изображением пришла? Если нет в духовном образе, сформировавшемся в процессе жизни, того, что отличает этим Светом, то чем хорош подобного изображения вариант? При этом следует отметить сразу, изображение способно очень отличаться, и при этом всем, главенствует не некое подобие, похожесть или узнаваемость, во главу угла становится способность вызвать мысли о когда-то жившем, том или этом, которые такое видимое сразу и у всех без промедления и без каких-то колебаний и сомнений вызывает. В основах, разумеется, важна и степень узнаваемости, именно поэтому неоспоримо важно всякое выставленное напоказ подписывать, и именно потому внушительно ценим такой образ, который узнаётся всеми сразу именно как образ, то есть, без каких-то дополнительных особых помогающих подсказок. Простой подход — существует всем знакомое изображение, и стоит, кто бы это как бы не увидел, лишь даже мельком хоть кому-то на глаза попасться, и мысль словно бы сама собой затронет нечто, связанное с той персоной, связанной с образом, ну, а это уже в корне, как такое надо понимать, не некая безликость, нечто, связанное с проявленьем-оформленьем образа в сознании. Другое дело, чем такого способа напоминание о ком-нибудь, живущем