Супруга Алатыря, высокая, с небольшой сутулостью женщина с приятным смуглым лицом, поклонившись гостям, поставила на стол нехитрую снедь — щучью уху, печеную белорыбицу да белый просяной кисель, заправленный конопляным маслом. Масло слегка горчило, впрочем, поели в охотку, Бутурлин же кое-что для себя прояснил.

По словам Татарина, в окрестных деревнях да селах ненавидевших шведскую власть людишек вполне хватало, а неподалеку, в болотах, и вообще скрывался, дожидаясь своего часа, целый отряд — человек около сотни!

— И матросы есть? — тут же поинтересовался Никита.

Хозяин покивал:

— За море многие хаживали. Не сомневайтесь, парни надежные. Сигнала только ждут! Как наше войско придет, так и ударим.

— Пораньше бы надо чуток, — положив ложку, лоцман усмехнулся и пригладил усы. — Нет, не на крепость нападать… Корабль захватить надобно. Ну, и на тот корабль — дюжины четыре…

— Кора-абль… — Алатырь Татарин задумчиво покачал головой. Скуластое озабоченное лицо его неожиданно посветлело, тонкие губы изогнулись в улыбке. — А ведь хорошее дело! На корабль охочие люди живо сыщутся. Я так понял, вы собрались на купеческие суда нападать?

— Ну да, — сверкнул глазами Бутурлин. — Коль уж война!

Сколько себя помнил Никита Петрович — да и любой другой человек — все время шла какая-то война, не рядом, так на окраинах. То со шведами воевали, то с поляками, то отбивались от крымских татар — нехристей. Этот вот, Алатырь Татарин, судя по висевшей в углу иконе — был крещеным. Что же касаемо войны… то, наверное, можно было бы какие-то межгосудраственные вопросы разрешить и переговорами, миром… Но до того обязательно нужно повоевать! А как же?! Сам Бутурлин, человек по сути дела служилый, воинский, даже и не представлял себе, как это так можно, чтоб без войны? Да никто тогда не представлял, такие уж времена на дворе стояли. Тем не менее ненависти к врагам — в данном случае к шведам — у Никиты Петровича никакой не было, несмотря на то, что они его сильно обидели — едва не казнили. Хотя — шведы же и помогли бежать, капитан Йохан Фельтског. Тем не менее воевать надо было — разгромить шведское войско, взять Ниен и крепость… А потом, силушку свою показав, можно и переговоры завести, да обратно с теми же шведами задружиться. Как испокон веков и бывало!

Остановившись у Алатыря, на разведку в город решили отправить Игната. Ну, а кого еще-то? Каждый взрослый мужик — подозрителен, на виду, а уж Бутурлина в Ниене многие знали, без особой надобности в город соваться опасно. Ленька тоже выглядел слишком уж взросло, а уж про Петрушу и говорить нечего. Ну да, можно было сослаться на то, что вот, привезли продавать «уклад» — однако рисковать все же не стоило. Хорошие бойцы — Петруша и Ленька — еще должны были пригодиться, что же касается Игната, то тот никаких особенных подозрений вызвать не мог. Ну, отрок и отрок — кому интересен-то?

— Ежели спрашивать зачнут — ты человек подневольный, деревенский, — напутствовал паренька Никита Петрович. — В Ниен тебя за солью послали. А на пристань зашел — морские суда посмотреть. Ну, не видел их никогда — интересно же!

Игнатко улыбнулся, кивнул да, выскочив со двора, побежал к перевозу. Вернулся отрок к обеду, с вестями. Как и предполагал Бутурлин, шустрый светлоглазый подросток никаких подозрений у городской стражи не вызывал, да на него и внимания-то не обратили, не остановили и ни о чем не расспрашивали — была нужда! Тут таких огольцов, как рыбьей мелочи на мели — немерено.

Что же касается вестей, то они оказались разными, и одна — весьма грустная.

— Спросил я на пристани про герра Иеронимуса Байера, доктора…

— Ну-ну? — встрепенувшись, нетерпеливо перебил лоцман. — И что?

— Повесили его еще по осени…

— Что-о?

— Я ж говорю — казнили, — парнишка развел руками. — У нескольких спрашивал. Все в один голос твердят — нет такого доктора! Был, да весь вышел. Судили да повесили в крепости за чернокнижие, колдовство и доведение больного до смерти.

— Вот как… И кого же он там до смерти довел?

Игнатко тряхнул русою шевелюрой:

— А вот этого, господине, не ведаю. Не спросил.

— Поня-атно… Прасковья! — повернув голову, Бутурлин громко позвал хозяйку. — У вас хлебное вино есть?

— Да есть, господин.

— Ну, неси, однако… Доброго человека помянем, ага.

Иеронимуса Бутурлину было искренне жаль. Доктор был неплохим человеком, к тому же вполне мог помочь, и, честно сказать, Никита на него рассчитывал, однако… уж сложилось как сложилось.

— Царствие ему небесное, — подняв мутную, толстого стекла, стопку, Бутурлин выпил, не чокаясь…

Помянул, но больше уже не пил — думал. Отрок рассказал про корабли, стоявшие на пристани Ниена. Около полутора десятка судов, каждое из которых Игнат, надо отдать ему должное, запомнил и описал со всем тщанием. Особенно запомнилась мальчишке крутобокая трехмачтовая пинаса с высокой кормой. Пинаса или пинасс, кто как называл, как и аркебуз-аркебузу.

Хмыкнув, Никита Петрович отрицательно качнул головой. На пинасу требовалось бы человек сто одних только матросов, не говоря уже о всех прочих. Не было у Бутрулина с Алатырем столько людей! Да и неповоротлива пинаса в дельте Невы. Не-ет, надобно что-то попроще…

Из того, что попроще, по словам сметливого отрока, для задуманного дела вполне подходили три корабля. Две шведские каравеллы и один голландский флейт — прекрасный ходкий корабль с составными мачтами и штурвалом — и то и другое появилось несколько десятков лет назад именно на флейтах.

— Для флейта, пожалуй, здесь тоже тесновато, — почмокал губами лоцман. — Три мачты, соответственно — такелаж — это все лишняя возня, люди. Да и пушек там маловато — всего-то шесть или восемь… Эх, вот бы шхуну! Может, на верфях?! Ну да! Почему бы и нет? А вот и спросить у хозяина, за спрос ведь денег не берут.

— Шхун нет, не строим, — вернувшись, отрезал Татарин. — Есть две шнявы. Почти готовы уже, завтра — спуск. Суда ходкие, верткие. Две мачты, прямые и косые паруса, бушприт… Полдюжины пушек на каждой и еще можно добавить! По военному заказу строим, ага.

— Угу! — выслушав, лоцман радостно кивнул и всплеснул руками. — Вот это уже кое-что. Вернее — то, что надобно! Завтра, говоришь, спускаете на воду?

— Ну, или на днях…

* * *

Солнце давно зашло уже, но, как и случается в июне, темнота так и не наступила, ночи нынче стояли «белые». Не так, конечно, светло, как днем, скорей этакий белесый сумрак, делающий очертания предметов какими-то размытыми, зыбкими. Этот низкий, поросший вербою и камышом с рогозом, берег, и верфь, и пристань, и дальний смешанный лес — все они будто бы явились из сладкой дремы, из царства волшебных снов. Закончился еще один летний денек, со всеми его заботами, трудностями и радостями, а другой еще не наступил… хотя нет, вот же он, вот — подбирается, идет на мягких лапах, стелется по лесным тропкам, неслышно скользит по воде, вспыхивает в небе робким золотисто-алым лучиком первой зари.