— Зори целуются, — приподнявшись в лодке, прошептал вдруг Петруша Волк.

Никита Петрович удивленно моргнул — никак не ожидал от разбойника и лиходея подобной сентиментальности. Нет, ну, надо же, как сказал — зори целуются! Целуются зори.

— У нас на посаде Архангельском так всегда и сказывали, — углядев удивленный взгляд, скромно пояснил пират.

— А у нас говорят… — рыжий Ленька зашептал было, да тут же притих.

— Тсс! — строго бросил Бутурлин. — Всем приготовиться. Подходим уже.

Ясно видно было уже — подходили. Две большие лодки, в каждой по дюжине человек — вполне достаточно, чтобы управиться с небольшим судном… Но сначала перебить охрану.

— Четверо в караулке, считая капрала, — по знаку лоцмана напомнил Игнатко — он все это дело и высмотрел, запомнил накрепко, сколько здесь вообще стражников, да где кто.

— Четыре поста. Два — у дорогиё и два здесь, со стороны реки, — парнишка продолжил, чуть повысив голос — напомнил: — Но они больше за Спасским смотрят. Оттуда как-то явились на челноке да много чего покрали.

— Однако ж мы не тати, — погладив рукоять сабли, недобро усмехнулся Бутурлин. — Давайте-ка ближе к берегу — пора уже.

Лодки скользили по воде, как невесомые тени, бесшумно и быстро. Набранные Алатырем Татарином охочие люди свое дело знали — ни одна уключина не скрипнула, ни одна волна не плеснула. Тихо шли, как лиходеи — воры. Впрочем, для шведов все эти люди и были ворами — преступниками, лиходеями, разбойными ворами, с которыми, ежели попадутся, разговор короткий — на виселицу, а кое-кого — на плаху.

Проскользнув по светлой воде, лодки едва не ткнулись в обрывистый берег, оказавшись под сенью ивовых кустов и ракиты. Заросли эти надежно скрывали смельчаков от посторонних глаз. Так вот, вдоль берега, почти прижимаясь к нему, сейчас и поплыли, удвоив, утроив осторожность и бдительность. Вот впереди замаячили черные столбики: остовы строившихся судов, пристань, верфь, лесопилка.

Где-то здесь, рядом, притаились двое часовых.

— Третья смена где-то с час назад началась, — глянув в жемчужно-белесое небо, определил Бутурлин. — Под утро-то — самый сон. Хотя вряд ли они сейчас спать будут. Небось, настропалило начальство. Ленька, Петруша! Пора.

Получив команду, парни разом кивнули и, быстро скинув с себя всю одежду, зажали в зубах по ножу. Перекрестясь, соскользнули из лодки в воду, поплыли, не поднимая брызг. На мели местами пришлось ползти на карачках, затем пошли камыши. Зашуршали, заразы, ту уж ничего не поделаешь…

— Vem? Vem där?![9] — прорезал тишину резкий окрик стражника.

Кто-то из парней крякнул по-утиному. Со стороны часового послышался смех… резко оборвавшийся и перешедший в хрип. Предсмертный…

Снова закрякали, закричали утки. Теперь уже по-иному, словно бы селезень подзывал утицу. Утробно так, ласково, нежно… и вместе с тем — требовательно: попробуй не приди!

— Сладили, — потеребив бородку, Бутурлин махнул рукою. — Ну, парни — с Богом!

Все так же бесшумно лодки отвалили от берега и быстро поплыли вниз по течению реки.

Сидя на носу, Никита Петрович нервно смотрел вперед:

— Ну, где эта чертова шнява, где? Стой! Нет… это пинаса…

— Ух и кораблище! — прошептал за спиной Игнат. — Здоров!

Лоцман покривил губы:

— Такой по океану ходит. Гишпанцы его галеоном зовут. Злата-серебра влезает — немерено… Ага! Вот она, шнява-то! Да.

И впрямь, впереди показался покачивающийся на воде корабль — небольшое и с виду довольно изящное судно с двумя составными мачтами, стеньгами, перекладинами и непривычно длинным бушпритом. На корме судна вдруг появился какой-то голый человек, замахал руками.

— Петруша! — улыбнулся Бутурлин. — Ага… а вон и Ленька! Молодцы, парни… Так! Давайте к кораблю.

— А парусов-то, батюшко, нету, — Игнатко озабоченно заморгал. — Как поплывем-то?

— Как — не твоя забота, — негромко хохотнул Никита Петрович. — А вообще, запомни — моряки ходят, а не плавают. Плавает в проруби… сам знаешь, что.

Дальше все делалось споро и быстро, без суеты, как и разъяснял Бутурлин еще там, в Спасском. Каждый четко знал свою задачу — кто-то сидел на веслах, кто-то внимательно следил за берегом, а кто-то, едва лодки оказались у кормы корабля, тотчас же полез на борт по спущенной веревке, проворно и ловко. Гладко все сошло, а если бы нет — так тогда б совсем по-другому действовали. На случай алярма — тревоги — и пищали, и пистолеты имелись, это не говоря уже о сабельках да палашах. Никита Петрович, к слову сказать, из холодного оружия предпочитал все же шпагу или саблю, но уж никак не палаш — груб, тяжел больно. Рукоять у палаша прихотливо изогнутая, сабельная, а клинок — длинный, прямой, убойный. Особо пофехтовать им не получится — какая, к чертям собачьим, дестреза! — а вот в бою, против кирасир вещи лучше нету.

Поплевав на руки, взобрался на шняву и лоцман, быстро осмотрев судно с придирчивостью самого прижимистого покупателя, какого-нибудь купца-живоглота.

— Такелаж есть — хорошо, — устраиваясь на корме, на месте шкипера, довольно бормотал Бутурлин. — Пушек маловато… ну, ясно, еще не поставили. Какие успели — завезли.

— Двенадцатифунтовки, мой капитан. Шесть штук, — одеваясь, хмыкнул Петруша Волк. — Для мелких торгашей хватит и этого. А потом — добудем.

— Добро, — поворочав тяжелое штурвальное колесо, Никита невольно растянул губы в улыбке. — И тут — полный порядок! Чую — тросы натянуты, руль ходит. Эх, славное судно! Мачты какие… обводы, борта!

— Каюты тесноваты… — шмыгнул носом Петруша. — Да и кубрик.

— Ничего! Чай, нам не в океаны ходить… Конец на шлюпку сбросили?

— Вроде нет еще…

— Так какого ж рожна ждем?!

С носа шнявы полетел в лодку крепкий пеньковый трос. Там поймали, привязали за корму — принайтовали. Тотчас же по знаку шкипера — Бутурлина — отдали концы, — отвязав судно от причала. Корабль дернулся, поплыл по течению — сначала медленно, а потом — все быстрее и быстрее: гребцы в лодках работали веслами от души!

— Хорошо, судно небольшое, — перекладывая штурвал, Никита Петрович хмыкнул и перекрестился на проплывавшую мимо на дальнем бережку колокольню Спасского собора.

— Да, пинасу бы мы уж никак не поволокли бы! Или какой-нибудь пузатый хольк.

Услыхав знакомый голос у себя за спиной, лоцман резко обернулся:

— Игнат? Ты как здесь?

В светлых глазах отрока отразились корабельные мачты:

— Я, господине, завсегда с вами!

— Ишь ты… Впрочем, пес с тобой. Все одно за веслами от тебя толку мало, — хохотнув, разрешил Бутурлин. — Стой уж. Да! Прошмыгни-ка по трюмам, по палубе — может, где паруса увидишь?