своем «дуршлагене». Годы спустя я вернулся в это место, и танцующие куры в моем фильме «Строшек» (1976) – наверное, самое безумное из всего, что я поместил на экран. Когда я сегодня смотрю финальную сцену этого фильма, то вижу этих кур словно сквозь гнетущую пелену, сквозь горячку, которая охватила меня в моем отчаянном путешествии. Я кое-как доехал до Питтсбурга, и Франклины тут же отвезли меня в больницу. Через две недели пребывания там клан Франклинов снова забрал меня, полного сил, и уже день или два спустя я улетел в Германию.

19. Pura vida

Я смирился с тем, что со своей правой ногой уже не могу прыгать. Это глупое, необдуманное несчастье я навлек на себя сам, выскочив из окна. Но, как сказал мне в Мексике, на арене, один человек, большой мастер бросать лассо, это часть жизни, pura vida. Его звали Эвклид. Он просто пожал мне руку, когда меня в первый раз сбросил бычок: изо рта у меня пошла кровь, потому что я едва не откусил себе язык, ударившись оземь. Рукопожатие у него было как стальные тиски. Он имел в виду не какую-то там «чистоту» жизни, как в старину у святых, а простую, грубую, неистовую, мощную жизнь, жизнь как подлинность. В моем фильме «Кобра Верде» (1987) я позже назвал в его честь юного инвалида двенадцати лет, управляющего гостиницей, – это единственный персонаж в картине, который не боится бандита по кличке Зеленая Кобра, роль которого сыграл Кински. У этого мальчика дефект речи, и он, запинаясь, но с гордостью, выговаривает свое имя: Эвклид Алвес да Силва Пернамбукано Вандерлей.

Поскольку толчковая нога у меня левая, я все-таки мог продолжить играть в футбол в Германии. Брат Тиль привел меня в спортивный клуб «Мюнхен Шварц-Гельб»[24], и там я играл либо вратарем, либо форвардом. Членами клуба были таксисты, подмастерья пекарей, служащие, и я любил их всех. Черно-желтые не играли ни в одной официальной лиге, но для пятой мы, похоже, сгодились бы. Мой брат как вратарь был талантливее, чем я. На него в четырнадцать лет обратил внимание скаут «Мюнхена 1860» – тогда этот клуб был главным в Мюнхене, еще до эпохи «Баварии», однако наша мать отговорила его от карьеры профессионального спортсмена. «Черно-желтых» основал кондитер Зепп Мосмайр. Я никогда не встречал человека столь же добродушного и участливого. Зепп всегда излучал теплоту, обожал оперу и к тому же был прирожденным лидером. Ради него мы все были готовы расшибиться в лепешку. Но и его жизнь очень омрачал один страшный случай. В детстве в Южном Тироле он и его товарищи играли на железнодорожной насыпи и забрались на электрическую опору, и один из них схватился за высоковольтный провод. Мальчишку так и трясло на этом проводе целых несколько минут, и в конце концов от него повалил густой дым. Зепп описывал звук, с которым совершенно обуглившееся тело стукнулось о землю – как будто мешок с угольными брикетами ударился о рельсы. Жена Зеппа, «Мозиха», умерла от рака после долгих страданий, а потом эта же судьба постигла и его самого. Я встретился с ним незадолго до его смерти, и когда он ушел, у меня в сердце навсегда осталась дыра.

Я сменил ворота на игру в поле. На кинофестивале в Каннах (мне кажется, это было в 1973 году, когда там показывали «Агирре» (в секции «Двухнедельник режиссеров» – в главную программу фильм не взяли) на стадионе проводили матч «Актеры против режиссеров», и я был вратарем. Большинство режиссеров были совсем неспортивными, некоторые – жирными и едва могли бегать, зато актеры по большей части держали форму. На самом деле мы были безнадежно слабее, но я справлялся со всеми ударами по моим воротам. Тогда актеры изменили тактику. Они позволяли режиссерам спокойно заходить на их половину, а сами били по мячу, посылая его далеко, к моим одиноким воротам, где внезапно возникали передо мной вдвоем или втроем. Среди них был Максимилиан Шелл, игравший прежде в любительской сборной Швейцарии. Я увидел, как он несется за длинным пасом и уже выходит один на один. Далеко за штрафной я первым достал мяч и за долю секунды отправил его подальше от Шелла, но он врезался в меня на полном ходу. Он мог бы увернуться, но даже в такой любительской встрече, как эта, он пошел в стык, так как был очень честолюбив. У меня замелькало перед глазами. Локоть у меня вывернулся, и теперь он сгибался вперед, а не назад. Потом я еще целый год заново разрабатывал руку. Но благодаря этому столкновению мы с Шеллом стали друзьями, а в его фильме «Пешеход», номинированном на «Оскар», я даже ненадолго появляюсь в роли без слов.

С тех пор я играл в атаке, несмотря на то что почти все игроки «черно-желтых» были быстрее или техничнее меня. Однако я быстрее понимал перемещения на площадке и всегда рвался в атаку. Впереди я нередко стягивал на себя нескольких соперников, и благодаря этому освобождались зоны для наших игроков. Я умел просчитывать ситуации, и игроки такого рода меня особенно впечатляли, например итальянец Франко Барези, игравший в восьмидесятые, – этот защитник умел прочесть коллективные замыслы всей атаки противника. На мой взгляд, никто так глубоко не понимал игру, как он. Нападающий Томас Мюллер из мюнхенской «Баварии» тоже очень умен. Он снова и снова, как призрак, выходит один на один с вратарем противника, он видит оптимальный путь к воротам, как никто другой, и никто не может сказать, откуда он выскочил. Из того же теста был сделан и мой дед, он умел читать ландшафты. Зепп Мосмайр играл в защите, и его мечта однажды забить гол все никак не сбывалась. Во время его прощальной игры был назначен одиннадцатиметровый. Вся команда насела на сопротивляющегося Зеппа, чтобы пробил именно он. Зепп Мосмайр забил. Мы увели его с поля в слезах, а судья надолго прервал игру.

На футболе я получил несколько травм, типичных для этого спорта, например разрыв связок. А однажды, когда я еще был вратарем, во время игры с баварской мясной гильдией сплошь накачанные подмастерья мясников действовали против нас грубой силой, словно мы были скотом на убой. Один из их нападающих со всей силы двинул мне под подбородок. Мяч был у меня в ногах, и я плашмя рухнул на газон. Когда я очнулся, то не хотел уходить и пытался объяснить судье, что удаление несправедливо, потому что сфолил не