я, а мой противник. Но судья несколько раз прокричал что-то, чего я не мог услышать из-за шума в голове. В конце концов он потянул меня за футболку и показал, что на ней много крови – насколько я мог сообразить, моей. На подбородок мне наложили четырнадцать швов, но в то время у меня не было медицинской страховки, а я хотел сократить расходы, так что меня зашивали без анестезии. Похожим образом у меня вырвали зуб, без обычных инъекций для обезболивания. Это определенно не стоит трактовать как мазохизм. Это было вполне в рамках моего понимания мира и того, как я проживал свою жизнь.

В Вюстенроте мы детьми вели сражения, бросаясь очищенными от скорлупы каштанами. Я взобрался на крышу сарая, чтобы занять защищенную позицию, с которой к тому же можно было увидеть, кто где прячется. Я сидел верхом на коньке крыши, и кто-то позвал меня по имени. Я повернул голову в ту сторону, откуда раздался голос, и в этот момент каштан попал мне прямо в глаз. В глазах у меня зарябило, и я помню, как заскользил по крутому склону крыши на животе. Мне казалось, что я сползал вниз целый месяц. И я упал вверх тормашками на какие-то сельхозмашины, стоявшие далеко внизу. До сих пор вижу железные рычаги и лемеха плугов. При падении больше всего пострадала рука – обе кости, локтевая и лучевая, были сломаны. Врач в Вюстенроте собрал мой перелом неправильно. Через неделю мучительных болей мне сняли гипс в больнице и вправили все еще раз.

Но хуже всего мне пришлось после моего первого падения на горных лыжах в 1979 году вблизи курорта Аворья под Монбланом. Туда меня пригласили с фильмом на фестиваль, и я взял напрокат лыжное снаряжение. Меня интересовал головокружительно крутой спуск, на котором лыжники пытались побить рекорд скорости при спуске, – это было натуральное ребячество. В то время рекорд составлял уже 220 километров в час. Для достижения таких скоростей гонщики надевали вытянутые аэродинамические шлемы, достававшие до самого копчика, а к икрам прикручивали что-то вроде автоспойлеров. Когда моя группа уехала дальше, я остался и стал изучать склон. В конце концов я съехал примерно с двух третей его высоты. Ощущение было опьяняющее. Небольшой подъем, на котором ты взлетал вверх, помогал в конце погасить скорость. Вечером я рассказал, что было, но меня подняли на смех, потому что я считал, что достиг скорости 140 километров в час. Через два дня мы снова оказались поблизости от крутого спуска, и я сказал, что докажу это прямо сейчас. К сожалению, с моей стороны это было сплошное бахвальство. На этот раз я стартовал еще на несколько метров выше. При такой скорости малейшие неровности бьют по лыжам, как по амортизаторам гоночного автомобиля, и порой у тебя нет сцепления со склоном целых двадцать или тридцать метров, пусть ты и летишь над снегом на высоте всего с ладонь. Две вещи я все еще помню: я пронесся на лыжах мимо моего брата Луки и израильского продюсера Арнона Милчена – оба они высокого роста – на уровне глаз и в этот момент понял, что это слишком высоко. Опускаюсь на крутой склон и вижу, словно в замедленной съемке: одна из лыж улетает, как копье. Луки и по сей день не в состоянии описать, что он видел. Но очевидно, что мой лыжный ботинок сразу же завяз в снегу и я рухнул головой вперед. Должно быть, меня сильно подбросило вверх, я остановился только метров сто спустя. Самой первой опасностью был риск захлебнуться собственной рвотой. Снова придя в себя, я увидел кровь и рвоту на снегу и услышал, как кто-то тихо вздыхает. Потом понял, что это вздыхал я сам. Я повредил два шейных позвонка, и ключица оторвалась от грудины. Снег был свежим и мягким, но все равно снес мне часть кожи с лица, а еще был поврежден один глаз. Я рассказываю об этом несчастном случае, которого стыжусь, потому что я тоже в какой-то мере продукт своих ошибок и неверных решений.

Но в той же мере мне и везло. В Швейцарии, во время съемок фильма Урса Одерматта «Купленное счастье», я играл злодея. Было это, наверное, году в 1987-м. В одной сцене этот мерзкий урод, которого я играл, удирает с хутора в долину на открытом джипе. При этом мне надо было проехать по очень узкому мосту через ущелье с бурным ручьем. Я ехал довольно быстро, но Одерматт, режиссер, счел, что выглядит это совсем не впечатляюще, и спросил, не могу ли я проехать гораздо быстрее. Я ускорился настолько, что при следующем дубле машину занесло на песке крутого спуска лесной дороги. Потеряв управление, джип пробил металлические перила моста, но каким-то чудом одна из железных балок пропорола капот и крепко держала машину. Наколотый на нее автомобиль лишь наклонился боком вниз, как будто хотел скинуть из кузова мусор – то есть меня. Как я смог удержаться за руль, для меня и по сей день загадка. Однако при столкновении я ударился боком о рулевое колесо, и у меня случилась почечная колика. Вальтер Заксер, руководивший производством фильма, страшно перепугавшись, отвез меня к ближайшему сельскому врачу. Полароидные снимки места происшествия, сохранившиеся у меня, выглядят нереальными, необъяснимыми: на них изображено странное, огромное насекомое, прорвавшее железную паутину. В глубине под ним блестят огромные скалы, гладко отполированные бурным ручьем.

Случилось у меня и экзистенциальное везение в последние дни подготовки к «Агирре». Нас очень поджимали сроки, и мы перевели все производство фильма на высокогорье у Куско, чтобы точно к новому 1972 году начать съемки в долине реки Урубамба и в Мачу-Пикчу. Доставить на место костюмы, шлемы и железные панцири для конкистадоров в фильме удалось только после больших задержек и трудностей. Мне пришлось много раз летать из Лимы в Куско и обратно. При этом летал я местной авиалинией «Ланса», потому что она была намного дешевле всех остальных. При нехватке денег для производства фильма это было вполне естественным решением. Но «Ланса» имела дурную славу из-за авиакатастроф. Один из ее четырех самолетов разбился, другой больше походил на груду металлолома и был разобран на запчасти. В конце концов остался один-единственный самолет, потому что третий из четырех при посадке врезался в горный склон неподалеку, а все люди на борту погибли. Вскоре выяснились странные факты об этом рейсе: у самолета была вместимость 96 человек, считая команду и пассажиров, а на месте катастрофы в Куско обнаружили 106