Иван-царевич, спутник мой, к хороминам идти не спешил почему-то. Застыл посреди травы, до пояса ему достающей, голову набок склонил, прищурился, а потом и говорит:

— Неужто в плену в таких дворцах царских держат? Может, обманул всех Кащей твой, а, Аленка?

Ревновал он меня к нашему наставнику, жуть как ревновал. С тех самых пор, как пошел слушок, что Кащей меня замуж зовет, а я артачусь. Говорили, девка цену себе набивает — кто, мол, откажет повелителю Нави? Много мне тогда насмешек пришлось выслушать, проходу не давали — все мертвой невестой величали. Неужто и царевич слыхал те разговоры? И не было для него тайной, что Кащей меня в царицы звал?..

А то, что я отказала, потому что мне другой приглянулся, о том Иван мой сейчас будто и не думает. И что другой этот — он самый, ведь с самого первого дня, как я оказалась в хороминах Василисы, ни о ком, кроме царевича, и не думала! А он разобиделся, стоит, руки на груди сложил, вижу — злится. Он с тех пор, как двоедушником стал да облик сменил, вовсе характерным стал, и раньше-то ласковым не был, а сейчас и вовсе ярится по любому поводу. Вот сразу видно — знал о той истории, когда колдун навий за мной тенью ходил. Что ж молчал и никогда прежде не спрашивал? Мне скрывать нечего, я чиста перед ним.

— Может, в подвалах он или в темнице? Нам ведь то неведомо.

Я к Ивану подошла, по руке его погладила, улыбнулась поласковей, чтоб не злился. Управу на него я давно нашла, не мог он отказать мне, если что просила я его сахарным голосом, если была нежной да тихой.

Куколка Василисина на нас смотрела так, словно всю душу мы ей измотали. Видать, рада будет от такой компании избавиться, как вернемся к Василисе.

Если вернемся — ведь из Нави, царства мертвых, дважды еще никто не возвращался. И так мне шанс был дан — а я снова в нижний мир сунулась. И поделом мне будет, коли застряну. Вздохнула я и повела Ваню своего вперед, он хмурился, дышал шумно, но шел. Спаситель называется — такого самого отовсюду спасать приходится. И угораздило же меня полюбить эдакого?.. Ну да сердцу не прикажешь, утешала себя я, надеясь, что как вторую душу от Ивана отвадим, так он снова станет прежним. Если Кащея найдем, как о том просила Василиса, так он и царевичу моему помочь сможет.

А хоромы все ближе — вот уже клети и подворье разглядеть можно, ворота широко распахнуты, словно нас ждут там. Клети на хороминах были с прирубами, задцами и придельцами, и, кроме обычных сеней, еще пристройки к ним шли разные. Богато живут здесь, по всему видать. По двору — погреба, бани с предбаньями, хлевы, амбары, конюшни — и никого. Будто вымерли люди. И нелюди заодно.

Хоромы, к которым вела нас Гоня — словно знала, куда идти следует, — в два яруса высились, терема светлые были, с башенками-пристройками, кои еще смотрильнями назывались, отсюда же нам видны были сени, с двух сторон которых сделаны покоевые горницы, прям как у царей все-то. Я этого не знала, не видывала прежде, Иван рассказывал, что его батюшка такие хоромины возвел. С высокими теремами, вокруг которых гульбища — балконы да парапеты — вились, с кровлями двускатными, а то и шатровыми.

А еще, пока шли мы к крыльцу, царевич мой все выпытывал, забыл ли Кащей о том, что жениться на мне хотел, али нет. История-то с его жениховством была давняя, пропал он опосля. Не одна луна с тех пор прошла. Только все я понять не могла — что ж он раньше-то молчал, что знает обо всем?

И лишь отмахнулась я от расспросов его — не до того сейчас. Он, кажется, обиделся, но виду пытался не подавать, только хвост его, который вырос после того, как царевич вторую душу подцепил, дрожал, да то и дело хлестал им Иван себя по бокам — видать, не понравилось ему, что я ушла от ответа.

А разве ж сейчас время о том говорить? Мало ли что за чудище нашего наставника уволокло?

Терем над сенями крашен был узорами дивными — птицы там на ветках гнезда вили, цветы среди листвы алели. Светлые окна на все стороны света выходили, на миг показалось мне, будто мелькнуло бледное лицо чье-то. Но сколь ни вглядывалась я, больше не видела там никого.

Поднялись по ступенькам, прошли через сени, украшенные резьбой. Гридница, которая взгляду открылась, была тканями шелковыми обита, узорчатые, переливчатые, казались они усыпанными драгоценной каменной крошкой — не то аметистовой, не то чароитовой. Лавки широкие, меха вместо ковров, на стенах оружие: топоры да мечи, палицы боевые; у дальней стены сундуки расписные для одежды и утвари. Дальше, видать, одрина располагалась.

Хорошо в таком тереме жить, привольно. Подумалось — стану царевной, коли не обманет Ванька, так у меня тоже такие палаты будут. Тут же я эти мысли прогнать попыталась, замужество мое по воде вилами писано, вот вдруг расколдуется царевич да и найдет себе под стать невесту, а меня оставит…

— Вы думаете, пленника в теремах держать будут? — позади раздался голос куклы. — Чего пошли сюда, айда вниз, в подклети поглядим, что да как…

Спустились — пол земляной, но как камень утоптан, подклет глухой, без окон, видать, здесь скот держали или кладовая была. А может, и погреб делали изначально.

— Сюда! — Кукла дверцу нашла деревянную, и хоть та заперта была, а когти Ивановы крепче стали булатной теперь. Он ими замок и сбил.

Оттуда тленом и подземельями понесло, и послышалось, будто кашляет кто вдали. Страшно так, надсадно и чахоточно.

— Кащей! — закричала я, бросилась в ту сторону, откуда услышала звуки, — разветвлялось подземелье, и я направо побежала. Позади меня послышалось, как ругнулся Иван, помянув всех чертей и заодно с ними наставницу нашу, Василису, которая отправила выручать Кащея из Нави именно меня.

Но мне все равно было — после объяснимся. Сейчас нужно вытащить старика из подземья. Хотя… видела я его второй облик — и уж стариком немощным его тогда точно назвать нельзя было.

Вместо костлявой безобразной тени с морщинистой кожей и паклей седых волос явился ко мне когда-то высокий и стройный витязь — луноликий, с кожей фарфорово-белой, скуластый он был да глазастый, с точеными чертами, до того хорош собой, что едва не очаровалась я. Да только мертвою оказалась его красота.

Образ его встал перед глазами — серебристые волосы ниже плеч, схваченные обручем с аметистами, широкие плечи, укутанные шелковым плащом темно-синего цвета, на груди толстая цепь сложного плетения из какого-то дивного сплава, ранее мной невиданного, с мечом на поясе, а в навершии топаз сверкает размером с голубиное яйцо. А глаза… до сих пор вижу этот взгляд — черничная синь и моровая падь, морозный вечер зимний, ночь беззвездная, океан и туманный луг на рассвете. Вот что было в этом взгляде. Весь мир бесконечный, вся бездна, море-океан и небеса грозовые.

И весь мир этот дивный готов был положить к моим ногам этот витязь. Да только навий мир, мертвый… За долголетие в объятиях Бессмертного пришлось бы мне многим заплатить — и душой своей светлой, и жизнью в Яви.

Вспомнилось все это — и вдруг будто молния сверкнула, разбивая все очарование, и прошло чувство тоски, словно и не было его. Это Иван меня догнал, схватил за руку — резко, больно, и развернул к себе. Глядит на меня, скалится, будто зверь дикий. А он теперь зверь и есть. Расколдует ли его Кащей? Уберет ли вторую душу из тела царевича?..