Спускалась я по лестнице впереди всех, то и дело на площадках останавливаясь, поджидая Ивана с Кащеем — наставник наш слаб еще был, хоть и хватило ему сил цепи разорвать, а все же плохо пока ходил, может, еще ведра три выпьет волшебной воды, еще силы прибавит.

Перила с балясинами и решетками выкрашены были в яркую охру, глаз веселили, да вот мне все грустнее становилось. Никто не знает, что дальше будет, — понимала я, что не оставит Марья Моревна нас в покое, как узнает, что увели Кащея, налетит моровым вороньем… И потемнело в этот миг небо, словно покрывало на леса и холмы набросили. Вскинула я голову, слыша позади сдавленное ругательство — то Иван про шишиг вспомнил да анчуток, призывая их наставника нашего вместе с его бабой в болото уволочь.

Марья, видать, за женихом своим идет.

— Не найдете вы здесь красавиц, — глухо проговорил Кащей, глядя куда-то в сторону старого ельника. — А вот разобиженную Марью Моревну — так запросто…

— Кто же мою сестру похитил, Любаву, Варвару-красу? — Глаза Ивана разгорелись опасным злым пламенем. Не верил он навьему царю. — Небось ты, тать проклятый, их и упрятал!

— Сдались мне твои… я вот ее украсть хотел, — криво ухмыльнулся мой наставник. — Жаль, не успел! А Марья во гневе страшна, уходить надобно, пока…

Он не договорил — мощный порыв ветра заставил его закрыться полой плаща от сухих листьев и песка, что взметнулись с земли. Схватил меня, пряча от вихря, в котором видна была костлявая женская фигура с седыми космами.

Я вырваться попыталась, услышав жуткий крик Ивана, но Кащей крепко держал… да и то, унесло бы меня бурей, если бы не хватка повелителя Нави. Холодом жгли его пальцы, до кости прожигал мороз, и казалось, вся я выстыла и сердце мое навек оледенело. Замуж он звал… да с таким мужем через седмицу омертвеешь, все силы выпьет, всю душу выстудит.

Стихло все, и крик царевича оборвался, словно бы заткнули ему рот, и лишь тогда Кащей отпустил меня.

— Ваня! — истошно завопила я, отталкивая наставника. Огляделась всполошенно, сердце бьется часто, глухо, тревожно мне, до боли тревожно, и волной черной изнутри страх поднимается. Как будто половину меня оторвали, как будто сердца кусок откололи, душу вынули… Нет нигде Ивана, лишь сумка его дорожная валяется в траве, из которой испуганная Гоня выглядывает. Глаза как два камушка — круглые, изумленные, словно и она не понимает, что это тут было только что.

На небе черные тучи расходятся, и среди них видны огромные птицы, крыла их — как самый большой терем на Кащеевом подворье, клювы — как башенки на забороле.

— Гуси-лебеди это, — услышала я злой голос Кащея. — Марья тебе, Аленушка, решила отмстить за то, что спасла ты меня. Ивана твоего теперь неизвестно где искать…

Небо качнулось, упало на меня, придавив своей тяжестью, я и не поняла, как то сталось, а только пришла в себя, лежа на расстеленном на траве плаще наставника, а он склонился надо мной, молодой да красивый, в том своем облике витязя среброволосого. Глаза — синь морская, снежный да стылый взгляд, но в нем забота обо мне… и вот — диво дивное! — тает лед, и кажется синь эта лазурной, как небо по весне, как пролески, что первыми в лесах распускаются, стрелами синими пробиваясь из-под снега.

— Аленушка, напугала ты меня… — шепчет, а в голосе его шум лесов, шелест листвы, крики птиц ночных, звон колокольцев латунных, пение хрустального ручья в корнях старого дуба.

Но страшно мне, жутко. Такой он еще опаснее — ведь очаровать может, погубить красой своей.

— Ваня… — простонала я, приподнявшись на локте.

Лицо Кащея, бледное до синевы, с острыми высокими скулами и бровями вразлет, еще ближе стало. Дыхание его стылое холодило мои губы, и казалось, иней покрывает кожу, так морозно было.

— Зачем он тебе, Аленушка? Будешь царицей моей! — Рывком поднял меня, цепко за локоть схватив, плащ свой узорчатый на плечи мне набросив. — Будешь жить на этом подворье светлом… не только тьма живет в Нави, знай — богаты земли эти, славны и беспечальны. Погляди, как хорошо!

И он повел меня к холму, с которого вид на лесистые горы открывался, синие ленты рек вились среди темной зелени, зеркала озер отражали бегущие по небу облака, ни следа от черной копоти на нем уже не было.

Ни следа от Ивана и унесшей его колдуньи…

Горечью осели на губах запахи сосновой хвои и мухоморов, что разрослись возле камней, разбросанных по склону холма, я почти не слышала Кащея, который сладко пел мне о своих богатствах. Показав земли, схватил он меня, словно тряпичную куклу, потащил к тому терему, где прикованный висел. С легкостью, будто я пушинкой была, вбежал по ступенькам на высокое крыльцо, увещевая, жизнь дивную обещая… Через подклеть спустился к подземному ходу, вырубленному в скалистой породе, понес меня по нему, я почти не дышала, свернувшись в клубок да уткнувшись в грудь ему, казалось, что-то меня разрывает когтями изнутри. Все это время, пока царевич был рядом, думала я, что могу выдержать любое горе, победить любую нечисть. А сейчас все будто окаменело, сердце мое улетело вместе с теми проклятыми птицами, что унесли Ивана.

Что же будет с ним теперь? Только я могла усмирить зверя, что жил в нем, только я могла справляться с новой сущностью, которая родилась в нем в тот день, когда он стал двоедушником. Он забудет о том, что был человеком, забудет, что любил меня. Кого я найду однажды — дикого зверя, истерзавшего не одну жертву? Он даже не вспомнит о том, что было, невозможно вернуть память тому, в ком сидит проклятое существо.

Куда меня и зачем нес Кащей, я не знала. Да и все равно мне было. Я не смогла помочь своему Ивану — это единственное, что волновало меня. Успею ли найти его, пока не распустится в лесу дивная папороть, волшебная трава?.. Или придется уходить к подводному царю с этой незаживающей раной в сердце?..

Кащей распахнул очередные двери, и я едва не ослепла от блеска драгоценных камней, золотых украшений — чего только не было в этой огромной сокровищнице! Горы монет сияли ярче солнца, высились под потолок самоцветы всех цветов радуги — фиалковые друзы аметистов, прозрачный горный хрусталь, зеленый нефрит и россыпи малахита, алые рубины, желтые и ярко-синие топазы, красные гранаты, льдистые хризолиты и множество других камней, названий которых я не знала. Дивные венцы, тяжелые короны, змеящиеся по монетам цепи и ожерелья, бусы из самого прекрасного жемчуга, который я когда-либо видела, перстни и браслеты, усыпанные каменьями пояса и наряды, развешанные по крышкам сундуков, — огромное богатство, которое показал мне Кащей, не могло не очаровать.

Но я была пуста, растеряна, лишена чувств и просто не могла радоваться или печалиться. И потому я просто смотрела на всю эту красоту — молча, спокойно, отрешенно. Точно так же я, наверное, смотрела бы на гнездо гадюк или Моровую топь с гниющими деревьями, на мертвяков в разрытой могиле или на белесых червей на дне мшистого колодца.

Ни боли, ни радости, ни отчаяния.