Ни тоски.

— Что же ты молчишь? — рассердился Кащей, резко разворачивая меня к себе. — Никто не бывал в моей сокровищнице с тех пор, как…

— С тех пор, как сбежала Василиса? — тихо спросила я, увидев в синеве его глаз страшное прошлое, ту тайну, которая едва не приоткрылась мне, когда я смотрела в зелень глаз своей главной наставницы в день моего приезда в ее школу.

Кащей не успел закрыться от моих проклятых чар, а я, лишенная страха, который прежде сдерживал меня, смело нырнула в омут его воспоминаний. Назло ему нырнула — подумалось, если узнаю о его тайнах, то проще сбежать будет. Выкуплю свою свободу обещанием молчать и хранить секреты царя навьего.

Сначала я шла по туманному мороку, и травы росистые не сминались, словно я призраком была, невесомой тенью. Но вот взвесь дождливая развеялась, и я увидела — будто через ледяную стену, — как сидит у зарешеченного окошка прекрасная дева в пышном платье, вышитом золотой нитью. Видны красные сапожки из-под подола, и нетерпеливо вытанцовывает изящная ножка пленницы, словно бы ждет чего-то девушка. Коса ее толстая, до самого пола, и змеей она свернулась, а в ней сверкают льдистые самоцветы, и венчает голову венец дивный — из алмазов и изумрудов.

За окном горенки тьма кромешная, лишь странный узор из огней виднеется на холме — том самом, где Кащей мне только что владения свои показывал. И как я узнала, что это то самое место? Того не ведаю.

Значит, Василиса Премудрая — вот кто Кащею нужен. А я… кем я была для него? Возможностью забыть и начать все сначала? Да вот только забудется ли? Начнется?..

Точно так же, как я Ивана-царевича не смогу позабыть, так же и Кащей Бессмертный — Василису свою.

Вдруг как вытолкнули меня из видений этих, я лишь успела увидеть, как обернулась Василиса, гневно вскакивая с лавки, будто бы прознала, что кто-то подсматривает за ней.

Холодом обожгло запястья, и угрожающе зашипел Кащей, вновь в страшного старика оборотившись:

— Никогда… не смей… пытаться… этого… делать… Это — моя тайна!

Казалось, силы из него уходят, дряблая кожа — как пергамент ветхий, глаза пленкой затянуло, и не понять, о чем он думает.

Казалось, на месте меня сейчас прибьет.

Впрочем, не боюсь. И смешно стало от этой дикой мысли, что совершенно все равно, что дальше будет.

Услышала я жуткий смех потусторонний, как вдруг поняла — это я смеюсь. И подавилась им, смехом этим, словно костью. Кашляю, из глаз слезы брызжут, а сама шепчу что-то неразборчиво, бью наставника по щекам, плечам — куда попадаю, куда дотягиваюсь, туда и опускается кулак.

У него глаза стали ошалелые, оскалился он, сплюнул, а потом просто перекинул меня через плечо и понес куда-то. А я все рыдала да колотила его по спине, будто хотела, чтобы он меня удавил али в топь бросил. Все одно ничего мне не удалось. Ивана потеряла, от подводного мира нет защиты — какая теперь разница, что будет.

— Проклятый… — задыхаясь, я устало повисла на его плече, когда вдруг послышался дурманный запах какой-то травы. Солнечный свет ударил по глазам, ослепляя, прожигая до костей. Я отвернулась, уткнувшись в колкий камзол Кащея — ткань самоцветами украшена да серебряной нитью… И когда он успел меня с плеч сбросить да на лавку усадить?

— Пей! — гаркнул он, встряхнув меня.

Губы ощутили холод камней, которыми чаша была украшена, и я ощутила дивный сладкий аромат — медом запахло, липой да земляникой, вереском и малиной, словно все ягоды и травы лесные были в этом напитке, что плескался в золотом кубке, протянутом Кащеем. Я сделала первый глоток и ощутила, как тьма и морок отступают, второй — и смогла открыть глаза, чтобы не ожечься о солнечный свет, третий — и по жилам побежал хмель странный, тело стало легкое, невесомое, допила до дна — и вся дурь, все выветрилось.

Мысли ясные стали, кристально чистые. Стыдно стало за то, что драться бросилась, за то, что в память полезла, в прошлое Кащея — нельзя смотреть без спроса, это я всегда знала. Простит ли? Поглядела на него искоса — сильно ли ярится?

А у него не лицо — маска восковая. Ничего не понять, что думает, что сказать хочет.

— Что это было со мной? — тихо спросила я, отдавая чашу наставнику.

— Видать, колдунья решила напоследок нам жизнь испортить, — мрачно отозвался Кащей. — Ей же и в голову не могло прийти, что кто-то по своей воле от моей любви откажется да от трона Навьего царства.

— А если бы приняла я твою корону… что тогда?

— Не знаю. Наверное, твоими руками убила бы меня Марья…

— Но яйцо с иглой…

— Тише, тише — сказки то все. Нет никакого яйца и никакой иглы.

Если и есть, о том он не скажет.

Да и я не спрошу.

Я тяжело вздохнула, сгорбившись, не зная, что дальше делать. Вцепилась в чашу, да так сильно, что костяшки пальцев побелели.

— Ты, Аленка, увидела то, что не положено, но понять должна, что не хотел я тебе повторения Василисиной судьбы. Хотел я, чтобы по своей воле ты мои владения полюбила да осталась бы навеки здесь — богато мое подворье, широки мои поля да густы леса. Топь Моровая — то все для отвода глаз, на самом-то деле здесь почти так же все, как в Яви, только ночи длиннее да холоднее. Чудища все на цепи да по моровым ямам сидят, никому не даю воли гулять да лиходейничать, а вот Марья… завсегда она любила с мороком хороводить. Покоя мне от нее нет.

Голос Кащея тих был, спокоен. Я снова решилась на него взглянуть — глаза его оледенели, показались мне в этот миг они осколками хрусталя. Жаль его стало, но ни за что бы я не показала этого, не обидела бы его этой жалостью.

— Ты отпустишь меня? — с недоверием спросила я.

— Томить против воли не стану… — хрипло ответил он. — Да только и помогать царевича спасать не буду, тут уж не обессудь. То, что обещал расколдовать… обманул я. Нельзя изменить ничего. Сущность его вторую лишь подчинить можно, но человеком ему снова не стать. Всегда в себе тьму и морок он таскать будет, всегда в нем будет жить дикий зверь. И никогда не избавиться ему от второй тени.

Я сглотнула горькую слюну, пытаясь не реветь — что жестокому татю мои слезы? Но хоть правду сказать изволил.

— Куда тебе надобно? В Зачарованный лес? — спросил Кащей, и на траву упала его хищная тень.

— А ты что же, можешь меня отправить куда угодно? — Я тоже поднялась, косу за спину перекинула и попыталась выпрямиться, хотя беды плечи мои согнули. — Погоди… кукла!

И я бросилась к крыльцу того терема, возле которого нас чародейский вихрь застал, где Иван сумку выронил. Я бережно подняла ее, но куклы не было нигде.

— Гоня! — отчаянно крикнула я, боясь и представить, что будет, если я спутницу потеряла.

— Здеся я, здеся… — послышалось ворчливое, и из высокой травы выглянула рассерженная кукла. — Едва не бросила меня, окаянная…