– Пока Павел, наш пленник, вел свой рассказ, я поняла, что недостаточно знаю вас, Натали. Можно задать вопрос? Какова ваша личная история?

– Почему ты об этом спрашиваешь? – удивляется она.

– Вы – «мой человек», я живу с вами с ранней юности, но все равно плохо вас знаю.

– Ты – кошка, это в порядке вещей.

– Дело в том, что вы беременны, вам предстоит решающий выбор, вы поссорились с отцом ребенка. Я хочу понять вашу ситуацию и попробовать вам помочь.

Ей смешно.

– Ты возомнила себя моим психологом?

Я сохраняю невозмутимость и продолжаю настаивать, не уточняя, что для меня это способ отвлечься от катастрофы с Павлом:

– Я хочу вникнуть в тайну вашей пары.

Она запускает пальцы себе в волосы и убирает пряди за уши.

– Знаешь, некоторые люди живут парами, каждый день видятся, заводят детей – но не знают друг друга. Однажды я даже спросила подругу, прожившую десять лет с одним и тем же мужчиной: можешь сказать, какого цвета у твоего мужа глаза? Она сама удивилась, что не может ответить на этот вопрос. Она давно перестала на него смотреть и забыла, какого цвета у него глаза! Бывает, такие люди обращаются друг к другу «дорогой» или «любимая», потому что уже не помнят имен!

Она преувеличивает, это изолированные случаи, на их примере нельзя обобщать.

Разве это любовь, если не смотреть друг на друга и друг другом не интересоваться?

– Знаешь, у людей жизнь парами ничего не значит. Обычно три года длится страстная любовь, еще три года уходит на притирку и решение повседневных вопросов, потом рождаются дети, и тогда в лучшем случае люди становятся друзьями, живущими вместе, а в худшем врагами. Чаще всего результат – два соседа-сожителя, общающиеся с целью воспитания детей, совместных покупок, выноса мусора.

– Как насчет секса?

– После трех лет страсти сексом часто начинают заниматься все реже. По той простой причине, что повторяемость лишает его заманчивости.

Теперь я понимаю, почему на корабле после тридцати шести дней секса с Пифагором я начала отлынивать (и это при том, что у нас с ним было прямое подключение мозгов!).

– Продолжайте ваш рассказ, Натали.

Она роется в своей сумке, достает сигарету и зажигалку, закуривает. Терпеть не могу, когда она это делает – противный запах дыма и смолы пропитывает мою шерсть, но я чувствую, что ей это необходимо, чтобы собраться с мыслями.

– Я родилась в семье архитекторов. Моя мать была архитектором, отец тоже, даже дедушка был архитектором. В детстве мне часто дарили конструкторы, чтобы я собирала домики, потом поощряли строительство шалашей, в которых я играла с двумя моими сестрами. Их строительство домов интересовало меньше, чем меня: старшая сестра увлеклась медициной, младшая – литературой. В нашей жизни не было ничего выдающегося, пока однажды не произошла удивительная вещь. На одном семейном торжестве мой дядя Гислен выпил лишнего и ляпнул: «Между прочим, когда ваш папаша говорит, что задерживается в пятницу вечером на стройке, это неправда! На самом деле он отправляется в клуб Le Trou Duck, своеобразное местечко!» Сказал – и подмигнул. Мне было шестнадцать лет, для меня отец был лучшим на свете архитектором, строившим красивые и прочные мосты, школы, стадионы, парки, дизайнерские здания в форме ракушек. Я почувствовала, что не все о нем знаю. Как-то в пятницу вечером я сама пошла в «Le Trou Duck». На вывеске клуба красовалась утка напротив дыры[2]. Я долго ждала у выхода, зная, что к часу ночи он возвращается домой. Увидев отца, я не поверила своим глазам: мой отец, мой родной отец, был в странной одежде из черной кожи, в такой же фуражке, весь увешанный цепями. Выходя, он держал за руку молодого усача. На прощанье они страстно поцеловались в губы.

Натали кривится, жадно затягивается табачным дымом и надолго задерживает его в легких.

– Я так и осталась стоять с разинутым ртом. Рассказать о своем открытии сестрам я не осмелилась, но смотреть в глаза отцу больше не могла. Давно он ходит в «Trou Duck»? Мне не давал покоя этот вопрос. Я стала рассеянной – все думали, что это издержки подросткового возраста. Наконец, отец сообщил нам, что болен. Я подслушала его телефонный разговор с врачом, речь шла о саркоме Капоши. Я поняла, что у отца СПИД.

Натали снова сильно затягивается и медленно выпускает дым.

– Это страшная болезнь, передающаяся при половых контактах. В те времена ее еще не умели лечить. Отец быстро худел, весь покрылся черными нарывами. Через несколько месяцев он умер. Я не могла ему простить, что он скрывал от нас свое естество. После этого у меня начались приступы уныния, потом развилась настоящая депрессия. Мне ничего не хотелось, даже вставать утром. Дважды я пыталась покончить с собой. Мать заставила меня обратиться к психологу. Он смотрел на меня сквозь толстые стекла очков малюсенькими, почти невидимыми глазками. «Ваш отец был хорошим родителем?» – задал он мне вопрос. Я ответила, что дело не в этом, а в том, что он был гомосексуалистом и скрывал это от нас, обманывал нас, а потом умер из-за этого своего пристрастия. Вот что меня потрясло. «Он был с вами ласков, когда вы были маленькой?» – спросил психолог. Я ответила, что да, был, но проблема не в этом. Он продолжил вопросы: «Отец рассказывал вам перед сном сказки? Обнимал? Учил ходить, говорить, читать?» Я в ответ твердила одно: «Все так, но дело не в этом, беда в том, что он жил во лжи!» Психолог знай себе спрашивает: «Он дарил вам подарки на Рождество? Проводил с вами каникулы? Помогал делать домашние задания? У вас были причины им гордиться?» А потом и говорит: «Он выполнял свои отцовские обязанности, да или нет?» Я ответила утвердительно. Он не дал мне добавить «но» и заключил: «Раз так, по какому праву вы его осуждаете? Почему он должен был лишать себя удовольствия? Вспоминайте все то хорошее, что с ним связано, и перестаньте его осуждать». Я не нашла, что возразить. Хватило одного сеанса, чтобы я поняла, что имела лучшего на свете отца и что надо быть дурой, чтобы его осуждать.

Теперь я казнила себя за то, что презирала отца. Потом со мной случился сильный приступ любви, и мне захотелось одного: прожить такую же жизнь, как мой отец. Так я стала архитектором и лесбиянкой.

Новая затяжка.

– Однажды сестры застукали меня с другими девушками в клубе «La Cachotiere» и подняли на смех. Я поняла, что круг замкнулся. Но мне больше ничего не нужно было себе доказывать, поэтому я с головой ушла в архитектуру. Женщины от меня отвернулись, я стала проявлять интерес к мужчинам, сначала это было «дополнением», потом стало вызывать все больше интереса. Когда ты видела меня с Тома, это был уже третий в моей жизни опыт гетеросексуальных отношений.

– Теперь вы с Романом.

– Была с Романом…

– Какие у вас к нему, собственно, претензии?