длинные черные волосы. Это еще кто? Кто-то женской наружности спал рядом со мной. Наверное, одна из тех девиц, сидевших с нами вчера за столом в клубе. Я приподнялся на локте и увидел, что на стуле с другой стороны кровати и на полу возле него разбросаны женские вещи, включая нижнее белье. Я лег обратно, уставился в потолок, ощутив приступ угрызения совести от вины перед Аленой. Молодчина, нечего сказать, с горечью подумалось мне. Но одновременно про себя отметил, что, не смотря на огромное количество выпитого коньяка, сидение до глубокой ночи в клубе и дальнейшие приключения, я чувствовал себя превосходно. Никакой головной боли, ломоты в теле, тошноты и прочей сопутствующей похмельному состоянию дряни у меня не ощущалось совершенно. Это были последствия манипуляций оздоровления моего организма со стороны Иллариона Федоровича. Я был абсолютно здоров. Здоров навсегда. Никакие удары по моему организму не могли причинить мне вреда. Я ощущал это на себе сейчас в полной мере. И это было очень хорошо.

Я встал с кровати и абсолютно бодрый пошел на кухню заваривать себе кофе. Пусть она уйдет, набросал я мысль, походя. Переменив решение, я все же направился сначала в ванную ополоснуться под душем. Пока я шел по коридору, из спальни послышалась неизвестная мне мелодия мобильного телефона. Сонный женский голос что-то ответил. Я зашел в ванную и включал воду, когда услышал быструю возню – это спешно одевалась девица. Она очень торопилась, слышался тихий матерок, потом топот в прихожую, там опять возня с верхней одеждой и обувью, затем выкрик: «Эй, пока!», открывание замка и хлопок двери. И все стихло. Я включил воду и с удовольствием умылся, а с водой смылись угрызения совести. После душа я посмотрелся в зеркало, некогда пугавшее меня, а ныне превратившееся в обычный позолоченный старинный бытовой предмет, а уже после этого пошел на кухню.

Часы показывали начало десятого утра. Позавтракав, я решил пройтись по городу и поразмышлять, как быть дальше. Просто сидеть, сложа руки, и бездельно ждать озарительных мыслей мне представлялось пустым занятием. Одевшись потеплее, я вышел на улицу и пешком направился в сторону Невского проспекта, дабы по нему добрести до Невы.

На улице снова царила оттепель, под ногами чавкала серая жижа из снега с грязью, похрустывал еще оставшийся ледок. Небо серело над головой, выглядело совершенно безжизненным и депрессивным. Но лично меня это не расстраивало, в душе царил эмоциональный подъем, который я связывал со своими хоть и полутуманными, но будоражащими воображение перспективами. Это с одной стороны, с другой – меня с самого утра подгрызал некий червяк по поводу того, что надо бы что-то делать, а я не знаю, с чего начать. Может быть, для начала обустроить свой собственный быт, пока не придет в голову существенных идей. И, действительно, ведь сам я не знал, чем заняться, задач не поступало. Пора уже было выходить за рамки своей прежней убогой и ограниченной жизни. Незаметно для себя, еще ничего особенного не свершив, я начинал чувствовать себя могущественным человеком, способным повелевать вверенной территорией, готовым к свершению великих дел, пока еще неизвестно, каких. Побродив по улицам и выйдя, наконец, на Невский проспект, я в задумчивости пошел по проспекту в сторону Эрмитажа. Автоматически огибая прохожих, я пришел к выводу, что начну с себя и кардинально изменю свои бытовые условия. Раз я могу себе это позволить, то почему бы нет. Соблазн оказался огромным. Даже странно не использовать такую возможность и продолжать сидеть в этой старенькой, уже не казавшейся мне такой уж большой, квартире. К тому же, думал я, если уж я возьмусь за дело, то те, кто вероятно будут меня посещать, должны видеть, к какому человеку идут. Создам себе эдакую резиденцию где-нибудь на окраине города, и сразу займусь настоящим делом. Надо будет разработать план, с помощью которого я по своему усмотрению подкорректирую жизнь подведомственной мне территории. Во мне сформировалась решимость творить добрые дела, улучшить жизнь людей. Постепенно, день за днем. Выглядело наивно, но зато по настоящему и от души. Одному мне будет непросто за всем следить, поэтому мне понадобятся помощники. Например, мой армейский приятель Дмитрий Синицын, человек, которому я доверяю. Сначала надо переселиться в новый дом, а потом пригласить его к себе.

По правую руку открылась площадь перед Эрмитажем с Александрийским столпом в центре. По ней ходили туристы, фотографировались. Прохаживались парочки, одетые в Петра Первого и его даму тех же времен, то ли жену, то ли абстрактную особу петровской поры, то ли молодую Екатерину Великую, являющуюся в данном случае воплощением преемственности поколений российских самодержцев восемнадцатого века. Я не знал этого. Одежда их выглядела ненатурально, напоминала дешевую яркую одежонку из плохого театра. Эти парочки взглядами прицеливались в прохожих, определяли туристов и пытались заарканить их внимание. Кто-то сразу менял траекторию движения, дабы миновать приставал, кто-то сам подходил к ним, но таковых были единицы. Я всегда обходил подобные парочки стороной. Не нравилась мне вся эта глупая бутафория. Они меня всегда раздражали, мне казалось, что они все портят. Глядя сейчас на этих цепляющихся к прохожим ряженых людей, я рассердился и сформировал идею, чтобы они убрались с площади. Просто захотелось их исчезновения из поля зрения. Не прошло и минуты, как с Невского проспекта, обогнав меня, свернул полицейский автозак, ринувшийся в сторону ближайшей из трех парочек. Подъехав, он исторгнул наружу двоих полицейских, которые, не церемонясь, затолкали ряженных «самодержцев» внутрь фургона. Делали они это грубо и быстро, так, что у дамы слетел парик. Один из полицейских совсем не галантно закинул его внутрь вслед за дамой и сам устремился в темное зево фургона. Автозак бросился ко второй парочке, оба представителя которой стояли, удивленно обозревая происходящее. С ними ситуация повторилась, их так же затолкали в машину. Причем «Петр Первый» попробовал возмутиться, стал театрально махать руками и выкрикивать высокопарным тоном фразы по-петровски, еще пребывая в роли императора, но ему заломили руки за спину и, буквально, закинули в дверной проем фургона. Третья парочка уже смекнула, что к чему, и «Петр Первый», подхватив бутафорскую саблю, со своей дамой, подтянувшей повыше юбку, словно наперегонки, помчались с площади. По дороге «Петр» потерял шляпу, но возвращаться за ней не стал в расчете поскорее улизнуть от правоохранителей. Но полицейские не дремали и направили автомашину беглецам наперерез. Не прошло и минуты, как на глазах удивленной публики пара «номер три» была упакована и препровождена внутрь зарешеченного отделения автомобиля. Как только