Лемке улыбался, слушая треп товарища. Ничего подобного вчера не было. Была короткая перебранка, победителем из которой вышла Алина.

Ему стало легче. Стало легче дышать. И если даже он закашляется, Хорст разбудит его, даст глотнуть горячей воды. Сделает все, чтобы наутро Лемке явился перед командиром более или менее здоровым. А для этого ему потребуется еще одна доза морфия. Может быть, попросить Хорста сделать укол сейчас?..

– Ты сделаешь мне укол?

– Конечно, дружище, – не без воодушевления отозвался Кепке.

Он включил фонарик, закрепленный на кармашке палатки, развязал тесемку на рюкзаке и вынул аптечку. Глянув на использованный шприц, спросил:

– Давно делал укол?

– Больше часа назад. Особой боли у меня нет, просто от морфия легче.

– Я тебя понимаю. И сделаю тебе укол в вену. Так надежнее и эффективнее. Будешь спать до утра, как младенец. Поработай кулаком, разогрей вену, пока я вожусь со шприцем.

Лемке уставился в потолок палатки и стал сжимать и разжимать пальцы. Потом спохватился и спустил с одного плеча свитер, освобождая руку для укола, и снова заработал кулаком.

– Вот так, отлично, – одобрил Кепке, глянув на товарища. Он обломал кончик ампулы и погрузил в коричневатую жидкость иглу. Снова посмотрел на Лемке. Тот сжимал и разжимал пальцы, взор его блуждал где-то за стенами палатки. Хорст вынул иглу из ампулы и втянул поршнем воздух. Шприц был готов впрыснуть в вену Лемке пять кубиков воздуха, минимум пять смертей.

Он был готов придушить Дитера, вонзить нож в сердце, но тот сам подсказал ему, как лучше его убить. Просто невероятно, удивился Кепке, будто услышал слова Лемке: «Прокачай мне систему, дружище».

– Готово. – Хорст пережал вену товарища повыше локтя, просто надавив и стянув кожу набок. Затем ловко нашел вену и, втянув поршнем кровь, убедился, что игла находится точно в кровеносном сосуде. – Ты готов?

– Да.

– Сам я не пробовал, но, говорят, такой способ называется «с ветерком».

– Как это – с ветерком?

– Когда быстро вводишь наркотик. Как я сейчас.

Кепке нажимал на поршень, «прокачивая систему», а глаза его впились в лицо Лемке. И ждали, когда оно изменится. А необратимые перемены произойдут, когда через вену, проводящую кровь к сердцу, поступит воздух и остановит сердце. Заткнет его таким невинным на взгляд, но прочным тромбом.

Вот это мгновение. Глаза Кепке распахнулись, как диафрагма фотоаппарата, навечно запечатлевая предсмертную маску человека по имени Дитер Лемке. И когда его приоткрывшийся рот был готов выкрикнуть в полусумрак палатки последний звук, Хорст Кепке выдернул из вены шприц и заткнул Лемке рот. Он так сильно надавил на него, что едва не сломал ему зубы. И продолжал давить, заталкивать его последний вздох обратно в легкие.

Когда он отпустил его, Дитер Лемке был мертв. Он все так же смотрел на потолок палатки, чуть просевший от первого в эту ночь снега. Его остекленевшие глаза, казалось Кепке, проникали за ткань, смешивались с холодным блеском звезд.

Хорст вытер влажную руку о свитер Лемке и с минуту восстанавливал дыхание. Он не раз убивал, но смерть всегда вздымала его грудную клетку, впихивала через горло столько воздуха, что он готов был задохнуться. Но до того он был абсолютно спокоен. Казалось, в его жилах течет не горячая кровь, а антифриз.

Кепке прикурил сигарету и глубоко затянулся, затем еще раз. Голова пошла кругом, будто он вкатил себе в вену морфий. Или воздух. Он мрачно усмехнулся. Пододвинулся к выходу и развязал рукав. Дотянулся до фонарика и дважды включил и выключил его. Несколько мгновений, и в палатку заглянул Ларс Шеель.

– Как чувствует себя Лемке?

– Ему лучше, – ответил Кепке. – Мне надо было на врача выучиться.

С неба посыпала мелкая крупа. Ноги начали стынуть. Сергей сказал себе: «Пора» и шагнул было к палаткам. Но в это время рукав одной из них выпустил наружу человека. Сергей распластался на снегу. До лагеря сорок метров, вряд ли его заметят.

Вслед за первым немцем показался второй. В первом Курочкин узнал «мужика с автоматом», старшего в группе, во втором – Хорста.

Сергей ругнулся: похоже, насчет дозора он ошибся.

Но это был не дозор.

Кепке побросал в рюкзак вещи Лемке и передал его командиру, застегнул «молнию» на спальнике, за которым скрылось лицо покойника. Затем они вдвоем вытащили из палатки труп.

– Не могу поверить, что мы это делаем, – прошептал Хорст. – Надо было грохнуть эту больную клячу при всех, и дело с концом. Ну что, взяли?

Кепке взялся за спальник спереди, Шеель – сзади. Подойдя к краю обрыва, сбросили его вниз, спустились со скалы на шнуре. Там снова взялись за спальник, в приличном темпе дотащили его до расщелины и сбросили с семидесятиметровой высоты. Кепке закрепил веревку на скальном выступе и, надев рюкзак Лемке, спустился на длину веревки. Сейчас он походил на спелеолога в заледеневшем гроте. Темнота. Лишь яркий луч фонаря вырывает фрагменты пещеры. Темные пятна видятся летучими мышами.

Хорст развернулся, отталкиваясь свободной рукой от скалы, и тут же нашел удобный выступ. Снова развернувшись так, чтобы каменное острие было направлено ему в бок, ловко насадил на него лямку рюкзака. Порадовался за себя: ему не пришлось снимать рюкзак, рискуя сорваться вниз. Он просто повесил его, как если бы присел.

Посветив фонарем вверх, давая знак Шеелю, что дело сделано, он начал медленный подъем. Эти тридцать метров он преодолел, экономя силы и перестраховываясь, за три минуты. Наверху его ожидал командир, его твердая, как камень, ладонь. Кепке тут же припомнилась чертова Алина, ее ладонь и он сам, повисший над пропастью. Воспоминания об этом были еще свежи, и Кепке передернуло.

Он ждал команды возвращаться, но точно знал, что Шеель не отпустит Дитера без эпитафии на его кончину. И не ошибся. Шеель переиначил своего земляка Карла Густава Юнга:

– Командир должен знать, что такое коллективная психика. Я не дам разложиться команде за шаг до победы. После победы – хоть потоп. Энергия Дитера нашла свою сферу.

Шеель неожиданно округлил глаза, изобразив широким жестом рук воображаемый круг. Он смотрелся неожиданно безумным здесь и сейчас, под призрачным лунным светом, в шаге от бездны, на дне которой нашел покой его товарищ, у подножья своей горы, о нее-то и разбился бедный Лемке. И разобьется каждый, кто бросит вызов капитану Шеелю.

И все же стихотворная эпитафия прозвучала.

– Подружку Дитера звали Лотхен? – спросил Шеель.

– Да, кажется, – уклончиво ответил Кепке.

Капитан усмехнулся и продекламировал:

И ночью вздыхал я в глубокой тоске, И снова желанье томило Зайти на Даммтор к старушке моей, Увидеться с Лотхен милой.[4]