Я не могу поверить в реальность происходящего и лишь молча киваю. Лео удаляется, оставив в воздухе аромат дорогого одеколона и самую обаятельную из своих улыбок. Ненси провожает его взглядом и не может поверить в то, что произошло несколько секунд назад. Я тоже.

Он заехал ровно за пять минут до закрытия, чтобы все девушки увидели, что это не выдумки. Лео везет меня на свидание!..

Столик был заказан заранее. Похоже, в ресторанчике «Траттория» моего спутника знали и уважали. Меня здесь впервые в жизни почтительно величают синьориной. Мы сидим в уютном зале с приглушенным светом, пьем вино, очень легкое. На небольшом подиуме стоит настоящий рояль. Седоватый пианист наигрывает невыразимо нежный и печальный блюз.

Лео рассказывает о своей жизни на Сицилии – у него там родня. О том, как приятно выйти утром в сад и сорвать с дерева сочный апельсин. Он говорит, как сицилийцы ценят семью, упоминает, что тут, в городе, совершенно не умеют готовить, а его мама делает это великолепно.

Я внезапно захотела увидеть этот сказочный остров, ослепительно сияющий на солнце, его пляжи и мощные стены каменных домов, оливковые и апельсиновые рощи с прекрасными плодами. Попробовать настоящую пиццу его мамы. Я почувствовала, что этот человек по-настоящему мне близок. Не заметила, как рассказала о нашей с папой нелегкой жизни. О своей работе.

Мы говорим долго. Расставаться нам не хочется. Пианист играет. Глаза Лео сияют, когда останавливаются на мне. Я чувствую себя особенной, единственной и неповторимой для этого необычного парня.

Внезапно он протянул руку, осторожно взял пальцами мой непокорный локон и осведомился:

– Вы их не думали выпрямлять?

– Да, это гнездо на голове меня просто удручает.

– Пенни… можно я буду называть тебя так?

Я улыбаюсь и киваю в ответ.

– Пенни, я тебя прошу, ничего с ними не делай. Твои волосы – это что-то необычайное, магнетическое. Они способны свести мужчину с ума. Когда я впервые увидел тебя… – На столе назойливо вибрирует мобильник, и Лео не успевает договорить.

Он извиняется и выходит. После этого вечер портится. Мужчина моей мечты извиняется. Мол, дела нашли его и в этом райском уголке. Но он предлагает все же довезти меня до дома. Я отказываюсь. Ведь мы с папой договорились встретиться у него в магазине и вернуться вместе. Лео не слушает моих аргументов, просто смотрит мне в глаза и спрашивает адрес магазина.

Мы едем по темным мокрым улицам, дворники работают вовсю. Я всматриваюсь в чередование глубокой темноты и светлых пятен фонарей за окнами роскошного авто и улыбаюсь. Я подсчитываю, сколько раз за последние дни могла бы умереть, но вместо этого еду в машине с мужчиной моей мечты. Мало того, он вернул мне подарок отца, который для меня больше, чем просто украшение.

Уже на месте мы некоторое время сидим, не в силах попрощаться. Лео не пытается распускать руки или поцеловать меня после первого свидания, хотя, наверное, и догадывается, что я позволила бы ему это сделать.

– Ну, беги. Отец, наверное, беспокоится.

– Ладно, до встречи. Спасибо еще раз.

– Я подожду, пока ты зайдешь.

Я поднимаюсь на три ступеньки и посылаю воздушный поцелуй от двери. Лео машет из окна, и машина трогается, разбрызгивая веером грязь и воду из многочисленных луж.

Я дергаю дверь – заперто. Неужели папа ушел без меня? Но свет горит! Стучу – ответа нет. Внутри моего живота начинает скручиваться скользкая змея нехорошего предчувствия. Я заглядываю в окно витрины. В конце зала дверь в подсобку открыта, из нее льется свет.

Я нащупываю в сумочке ключ от черного входа, бегу туда и отпираю. В нос ударяет смесь запахов пороха, ружейного масла и крови. Резкий свет бьет по глазам лишь в первое мгновение. В следующее я замечаю перевернутые ящики, сорванные стеллажи, разодранные коробки из-под патронов. Сами патроны валяются по всему полу, в лужах масла и крови. Оружие тут же, на полу.

Я не могу поднять взгляд, потому что боюсь того, что должна увидеть в следующее мгновение.

Слабый стон приводит меня в чувство. Папа! Он сидит, привязанный к стулу скотчем по рукам и ногам. Рот заклеен. Глаза на залитом кровью лице умоляюще смотрят на меня. Я подбегаю, освобождаю его от скотча, закрывавшего губы. Они разбиты. Отец сплевывает зуб, пытается отдышаться, кашляет, изо рта вылетает кровь. Я прижимаю его голову к себе, целую слипшиеся волосы.

– Сейчас, папа, потерпи – я тебя освобожу.

– Не возись. У меня нет сил говорить громко. Слушай сюда.

Я опускаюсь рядом на корточки. По лицу текут слезы бессилия и ярости. У меня нет сил смотреть на папу – избитого, окровавленного, в рубашке, разрезанной на груди, и покромсанных штанах. О том, что с ним делали эти нелюди, даже думать не хочется. Руки моего отца, умные и умелые, превратились в кровавое месиво. Похоже, сломаны ребра. На груди следы от ожогов. Мне хочется взять автомат и разнести вдребезги тех, кто так поступил с отцом.

– Папа, кто это был?!

– Полиция. Я старый дурак, дочка. Поехать к ним в фургоне нашего магазина – это все равно что визитки свои разбросать вокруг. – Отец тяжело хрипит, дыхание со свистом вырывается из разбитой груди.

Он обреченно мотает головой и говорит:

– Я так тебя подставил!

– Папа, ты не…

– Нет, не перебивай. Они думают, что я залез взять кассу, но напоролся на сигнализацию. О записях не спрашивали. Я ничего о них не сказал. – Дыхание раненого отца прерывается, я вижу, что каждое слово дается ему с невероятным трудом.

На его губах появляется кровавая пена.

Он умоляюще смотрит на меня и почти хрипит:

– Береги записи, Пенни. Они сейчас – твоя жизнь. Там снят весь кошмар «Амфитеатра» с первой до последней минуты. Спрячь их так, чтобы об этом месте знала ты одна. Передашь сенатору Керри, и всей этой мрази придет конец. Если записи попадут к ним в руки – ты погибнешь. Извини, дочка. Я плохой папа, не смог… – Отец еще шевелит губами, но из них не вырывается ни звука.

Он был лучшим в мире отцом, и не его вина в том, что мир оказался настолько подлым и грязным, что сильный красивый человек в последние минуты жизни чувствует себя лузером. Для таких, как мы, здесь отведена одна роль – собачьих консервов.

Глаза отца закрываются, голова бессильно опускается на грудь. Я рыдаю над телом самого дорогого мне человека, не вытирая слез, и вскоре мир расплывается в одно яркое пятно. Я закрываю глаза и остаюсь наедине со своим горем.

Внезапно тишину разрезает надсадный ор полицейских сирен. Надо уходить. Прощай, папа. Я буду жить – ради тебя!

Колючий холодный ветер пробирает меня до костей. Такое впечатление, что с каждым днем погода в Бейсин-сити становится все невыносимее. Я забегаю в теплое фойе «Амфитеатра», поднимаюсь по широкой парадной лестнице на второй этаж, сворачиваю в крыло администрации.