В детстве это бывало довольно часто, а теперь очень редко.

Под роялем стоит неприметная такая табуреточка с потертым бархатным верхом. На ней отец усаживается рядом со мной, если я уж очень явственно "навираю" в нотах, ритме или темпе. В далеком детстве мы играли с ним в четыре руки. А сейчас я играю концерты, и на одной клавиатуре места для двоих не хватает.

У меня хороший "относительный" слух, пальцевая беглость, растяжка и еще что-то там неплохое. Неплохое, но и не отличное.

Поэтому, несмотря на интриги Стояна, на "Элегию" Рахманинова я не замахиваюсь, услаждаю его слух исключительно Мендельсоном.

А для себя подбираю что-нибудь из рок-опер. В этом году мне очень понравился "Собор Парижской Богоматери", и я долго возился, подбирая "Бель" под звуковой аккомпанемент доктора Дагмарова, который орал: "Ты заткнешься, наконец, со своей испорченной шарманкой, савояр фальшивый!"

Стояна в детстве в музыкальную школу не приняли, потому что тогда голос и слух существовали у него как бы отдельно друг от друга. Наконец совместились… мне на беду. Теперь и при нем я играю, как на зачете:

он не только фальшивое место услышит, он еще и пропоет, как надо правильно сыграть.

Ужасы нашей квартиры!

Теперь о другой, по моему определению северо-западной части гостиной. Окна ее выходили на улицу. Вплотную к ним был приставлен огромный овальный стол, фигурные ножки которого соединялись крестовиной. В месте пересечения планок была еще одна опора, веер какой-то, крепившийся к столешнице. В детстве я возлежал на этом веере, воображая себя путешественником в хижине папуасов. Вообще жить под столом

было сказочно прекрасно, пока я не стал набивать себе шишки на темечке.

На этой же половине стоит телевизор "Шарп", а перед ним журнальный столик,

диван, на котором спит Стоян и два кресла.

На столике куча макулатуры: какие-то древние выпуски "Матадора",

"Вок" и еще чего-то такого, смешанного с медицинскими журналами,

тетрадками и ручками с исписанными стержнями.

Под столиком обычно стоит новенький кейс с кодовым замком, а вот за диваном … за диваном живет «Желтый портфель» из свиной кожи. Он как бы дремлет с открытым ртом, из которого веером торчат листы бумаги, исписанные крепкими круглыми буквами. Там же помещаются: вылинявшая футболка, грязное полотенце в пакете, начатая пачка печенья, обмылок в половине мыльницы, старый солдатский ремень с надорванным концом и дешевые карамельки россыпью.

Маленьким я тайно делал набеги на этот "портфель сокровищ", выуживая то жвачку, то конфету. Но один раз слопал какой-то черствый пирожок, и у меня здорово прихватило живот. Стоян отпаивал меня марганцовкой и одновременно устрашающе потрясал перед моим носом ремнем. С тех пор я в портфель и носа не кажу.

Кабинет отца.

Комната отца — это святилище, куда я делаю вылазки только за всякими энциклопедиями и справочниками. Там все необыкновенно: и сами предметы и их названия. Трехстворчатое окно-фонарь — «эркер», огромный диван с боковой тумбой для белья — «лотербед». На стенном ковре две старинные боевые сабли и парадная шпага с надписью по-польски «Честь и Отчизна».

Между ними рожки козули и полый бычий рог для вина, окантованный серебром.

Напротив лотербеда — старинный сборный шкаф для книг и всего на свете с какими-то стеклянными башенками, выдвижными ящиками и ящичками, полками всех размеров, резными колонками. И все это украшено головками амуров и виноградными лозами.

Перед шкафом — огромный стол с двумя необъятными тумбами. Между ними удобное для работы старое кресло, больше похожее на широкий стул с подлокотниками. На столе горы папок, тетрадей, книг. И отец все сидит и сидит за этим столом, как затворник в келье каждый вечер и все выходные.

Там же помещается и престарелый Пентюх. Новый — с лазерным принтером — у отца на кафедре, там и по Сети полазить можно, а на этом мне дозволено лишь доклады для школы набивать и в первую версию «Цивилизации» играть.

Да и то, потому что ее дядя Геня подарил — Песталоцци и компьюторщик в одном лице. В остальные игры мы с Бобом играем у Левки.

Возле лотербеда стоит платяной шкаф и старинная напольная вешалка для той одежды, которая снимается дома после работы. Я маленьким немного боялся ее. Стоит такой безголовый человечек с длинными руками и короткой ножкой. И молчит.

В платяном шкафу-гардеробе все отделения для белья поделены между отцом, Стояном и …мамой. Мамина полка — верхняя. На ней лежит что-то завернутое в голубой платок и зашпиленое английской булавкой.

А там, где висит одежда отца, у Стояна только один пиджак, белый, клубный, который ему в Болгарии подарили.

Даже когда отца дома нет, я чувствую себя в этой комнате ну…как если бы незаконно очутился один в тронном зале.

Вообще, я такой разный рядом с отцом. То младенец — младенцем, рта не раскрою, чтобы оправдаться. То он сам покажется мне беззащитным и одиноким, и опять не находится у меня для него нужных слов.

Со Стояном проще. Он всегда старше, но ровно настолько, чтобы, не боясь его, отчаянно защищать свою независимость. Он тот еще тиран! И, если попадешься ему под горячую руку, может так наподдать, что мало не покажется. Потом только разбираться начнет, бегать за тобой будет, обнимать, прощения просить.

Но когда он без предупреждения исчезает на несколько дней, я просто места себе не нахожу.

Однажды зимой, не спросясь отца, я направился к нему в коммуналку.

Дверь открыл сосед, бывший корректор Моисей Рафаилович. За годы нашего знакомства он скормил мне вагон ментоловых пастилок, а теперь смотрел с такой ненавистью, будто я был личным уголовным врагом капитана Губина из его любимых «Ментов».

— Здравствуйте, — проблеял я. — Мне Стояна.

Моисей Рафаилович ничего не ответил, и мне даже показалось, что он собирается захлопнуть дверь перед моим носом. Тогда, используя опыт Арчи Гудвина (любимого литературного детектива доктора Дагмарова), я всунул в щель ногу.

— Послушайте, юноша! — громким шепотом сказал сосед. — В мое время приличные люди предворяли свой визит телефонным звонком.

— Я предворял! Но вы же сами сказали, что сейчас он подойти не может!

— Так зачем же вас сюда принесло?! — раздраженно ответил Моисей Рафаилович, стараясь выпихнуть назад мою ногу.

— Дядя Мойша! Кто там? — вдруг послышался голос Стояна.

— НИ-КО-ГО! — драматическим тенором объявил вероломный старик,

энергично выпихивая меня за дверь.

— Стоян! Стойко! Это я, Юра!

Спустя несколько минут доктор Дагмаров уже стоял в коридоре…в трусах и босой!

— Юрка! Что-нибудь с отцом?

— Нет! Я…мы…Я думал…с тобой…

— Ясно! Моисей Рафаилович,