Господин Лунц тем временем дрожащими пальцами набирал номер и ругался словами, совершенно неподобающими лексикону директора музея изящных искусств. Когда ему ответили, он не стал представляться и здороваться, что тоже было совсем не похоже на такого воспитанного человека, а крикнул в трубку грубое слово «сволочь!».

— Что такое, Лунц? — как обычно весело отозвался Шклярский. — Ты на меня сердишься? Из-за чего же, друг мой?

— Оставь меня в покое! — кричал директор музея. — Мы обо всём договорились, я держу свое слово! Прекрати меня доставать!

— А что такое? Ты сам виноват в том, что мне нечем заняться, пока я дожидаюсь моей картины.

«Ты ее не дождешься!» — прошипел про себя господин Лунц, а вслух сказал:

— Ты обложил меня со всех сторон, названиваешь мне по сто раз в день, следишь за каждым моим шагом, проникаешь в мой дом, насылаешь на меня экспертов!

— Чего ты вскипятился, Лунц? Я абсолютно никого не насылал, о чем ты? Если музей в Малаге совершенно случайно снарядил делегацию в твой музей, потому что совершенно случайно прослышал о твоих редких кентаврах, то при чем же тут я? Где связь, Лунц?

— А кто прислал внеочередную проверку из комитета по культуре? А кто отправил моей жене распечатку звонков с моего мобильного телефона?

— Но ты же выкрутился, Лунц? Ты же всегда выкручиваешься. Смотри, как я мобилизую твои внутренние резервы. Другой на твоем месте еще и поблагодарил бы.

— Чего ты добиваешься, Шклярский? Я же сказал тебе, когда картина будет готова. Я не могу ускорить процесс!

— И кто в этом виноват? Я жду справедливой компенсации. Я страдаю, Лунц, меня обокрали. Почему я должен страдать один? И, кстати, скажи мне, Лунц, разве вас, чиновников, не обязали сдавать все подарки и презенты, полученные на работе?

— О чем ты опять?

— О том гобелене, который украшает стену на твоей милой дачке. Не его ли преподнесли тебе бельгийские коллеги в прошлом году? Мне кажется, ты сдал его куда-то не туда.

— Прекрати шнырять по моим домам!

Шклярский, казалось, вообще его не слышал:

— Нет, просто мне кажется, это не совсем справедливо. Барахло в виде доспехов и дикобразов ты почему-то оставляешь в дар музею, а что получше плавно перекочевывает в личное пользование. Может быть, мне стоит уведомить об этом наше ведомство? То есть министерство. То есть одного моего знакомого, который души не чает в единственной дочери. И, кстати, очень расстроится, узнав, с кем и как она проводит свое время.

— Моя личная жизнь тебя совершенно не касается!

Господин Лунц понимал, что сейчас его либо разобьет паралич от нервного напряжения и злости, либо он расплачется.

— Но что же делать? — картинно вздохнул Шклярский. — Что же мне делать? Одинокий обворованный скиталец. Получивший пока одни только обещания.

— Через пару дней ты получишь картину.

— Ты прав, Лунц. Но, знаешь, я тут подумал — эти пару дней мне ведь тоже надо на что-то жить. Я снимаю гостиницу, и мне нужно полноценно питаться. Поэтому я, пожалуй, потребую с тебя еще и небольшую компенсацию моих непредвиденных расходов.

— Ты что, хочешь еще и денег?!

— Хочу, Лунц. И, представь себе, очень хочу!

Директор музея изящных искусств перестал ходить кругами вокруг старинного овального стола и опустился в кресло, ухватившись ладонью за свой многострадальный лоб в бусинках пота.

— Сколько? — обессилено простонал он.

— Мелочь, — хихикнул Шклярский. — Ерунду.

И назвал сумму, от которой по спине у господина Лунца побежали мурашки. Он закончил разговор так же странно для воспитанного человека, как и начал, — выкрикнув в трубку грубое слово «сволочь».

Вечером того же дня измученный директор музея изящных искусств повел в один прелестный ресторан свою жену, у которой случились именины. Эти редкие выходы в свет, как и не менее редкие, но щедрые подарки супруге помогали господину Лунцу игнорировать приступы чувства вины. Они сидели за уютным столиком у окна, прямо напротив двери. Господин Лунц подливал жене вино в надежде, что ее скоро сморит сон, и она захочет домой, не дожидаясь десерта. Но его супруга как назло была бодра и игрива, и без умолку говорила о каких-то вещах, которые страшно раздражали господина Лунца, но он был вынужден улыбаться и даже время от времени гладить жену по пухлой руке с массивными кольцами. Чтобы развлечь себя, он рассматривал новых гостей ресторана, посетителей за соседними столиками и вышколенных официанток, которых руководство ресторана, по всей видимости, в принудительном порядке обязало разговаривать с французским акцентом для придания ресторану дополнительно шарма: выглядели эти попытки на редкость смешно.

Супруга господина Лунца отправила в рот очередной кусок дорогостоящего деликатеса и принялась рассуждать о несовершенстве мироздания, которое заключалось в отсутствии у нее новой шубы на зиму. Господин Лунц болезненно поморщился, снова погладил жену по руке и отвернулся в сторону двери. Именно в этот момент дверь открылась, и в ресторан вошли новые посетители.

Солидный господин учтиво пропустил вперед свою юную спутницу, и тут сердце господина Лунца совершило неожиданный кульбит, после чего рухнуло куда-то под диафрагму. Он не мог поверить своим глазам, происходящее казалось ему странным фарсом. Дело в том, что он был совершенно уверен в том, что именно эта прекрасная белокурая особа в данный момент находится дома, у себя в квартире, и занимается изучением конспектов по истории иностранной литературы девятнадцатого века. Потому что он лично отвез ее туда пару часов назад, и она твердо пообещала ему посвятить себя именно этому занятию. Но хуже всего было не то, что она оказалась вовсе не дома, и даже не то, что откровенно кокетничала, смеялась и встряхивала своими прелестными локонами, выгнув изящную шею. Хуже всего было то, что она позволяла обнимать себя постороннему господину намного старше нее самой. И было видно, что ей это нравится. Более того, можно было подумать, что это свидание для них — вовсе не первое. Потому что господин вел себя весьма вольно. Он брал ее за руку, обнимал за плечи, а когда они прошли к столику, погладил по попке. И юная спутница не дала ему пощечины, не убрала его руку, она просто улыбнулась и засмеялась ему в ответ. Солидный господин отодвинул для нее стул, и девушка села, оказавшись к Лунцу спиной. Когда же мужчина обошел стол и сел напротив, с Лунцем что-то случилось.

Не то чтобы он сразу не смог понять, кто этот господин. Просто он запрещал себе верить тому, что видит. Но когда довольное лоснящееся лицо Шклярского оказалось прямо напротив него, в голове у директора музея изящных искусств вдруг что-то щелкнуло, и именно в этот момент он принял окончательное решение.

Как делать что-то, когда за каждым твоим действием тщательно следят? Зоркий глаз, яркие перья — райским птицам всегда всё видно и всегда всё известно. И ты не понимаешь, что и зачем ты делаешь, — ты только ждешь их одобрения. В нем весь смысл, что бы ты ни делал. Оно так желанно, в нем вся сладость мира, оно — как нектар, которым питается райская птица. И много его не надо — хотя бы каплю… Но получить его почти невозможно. Райская птица прекрасна, нет никого в мире краше, нет никого совершеннее. Ты никогда не будешь достаточно хорошим для нее. Как бы ты ни старался, что бы ты ни придумывал, что бы ни делал, даже если ты заслужил ее скупую похвалу, ты чувствуешь — не получилось… И никогда не получится так, как ты хочешь, — потому что ты должен быть самым лучшим, а ты почему-то не можешь… Что бы ни сделал, что бы ты ни сказал. Но ты ведь так любишь ее, райскую птицу, ты так ждешь ее. Лишь бы она пролетала шелком, касалась лица бархатом крыльев, кружила голову цветами на платье. Ждать ее и любоваться. Вожделеть ее похвалы. Осмелиться прикоснуться. Плакать от отчаяния, потому что так хочется хоть несколько минут держать ее в руках, но она ведь так далеко, прекрасная райская птица… Бояться ее гнева. Не поднимать глаз. Ждать пощечины…