И тогда раздался взволнованный голос Коскинена.

В первый и последний раз за все это время Лундстрем подумал, что Коскинен тоже волнуется.

— Товарищи, — сказал Коскинен, — встаньте!

И все поднялись с лавок.

Олави доставал головой потолок.

— Товарищи! Мы еще не можем здесь в Похьяла громко петь нашу песню, наш гимн. Споемте ее сейчас тихо, про себя.

И они стоя запели:

Вставай, проклятьем заклейменный…

Она спорила с той, с другой песней и заглушала ее. Коскинен молча покачивался в такт ритму, звучавшему в его душе. Сунила сосредоточенно и тихо носком отбивал такт. Олави шевелил губами, с трудом удерживаясь от того, чтобы не запеть вслух.

Она звенела в их сердцах, неистребимая, объединяющая волю и надежду разноязычных миллионов — мелодия «Интернационала».

Она поднимала и несла их.

Ни бог, ни царь и ни герой…

Темная тень Коскинена качалась на потолке.

Они стояли и тихо-тихо, еле слышно пели великую песню освобождения трудящихся.

Вот она звучит в тесном бревенчатом срубе лесной баньки в Похьяла и раздвигает стены ее до пределов широкого мира.

А за окном по крепкому насту, по убродам, сугробам и снеголомам хороводит метель.

Темный фитиль дрожит на лавке, качаются тени на стенах.

Ощущение невыразимого счастья, единства с тысячами таких же, как он, поющими эти слова, делает Лундстрема спокойнее и отгоняет непрошеные слезы.

Она кончается, эта песня, и, обтирая платком лицо, Коскинен говорит:

— Теперь о работе!

Все садятся на лавки и деловито, по очереди начинают рассказывать о том, что оплата труда низка, с трудом хватает только на еду, что и эти деньги задерживаются выплатой сверх всяких сроков, о том, что сюда приезжают вербовщики с разными льготами и стараются набрать рекрутов для белых банд, орудующих в Карелии, о том, что если бы было оружие и ребята умели с ним обращаться, легко было бы выгнать отсюда всех лахтарей.

Коскинен прерывает говорящего:

— А за скольких парней можешь ты поручиться, кому можешь ты сам вручить оружие?

Сунила начинает медленно перечислять. Инари тоже называет имена. И Лундстрем замечает, как Олави взволновался, слушая Инари.

— Но оружие наше провалилось! — говорит Сунила, и лицо его кажется еще острее. — Нам ничего не остается, как захватить оружие у объездчиков, в их бараке.

— Это шюцкоровский барак? — переспрашивает Олави.

— Да!

— У нас есть оружие! — говорит Коскинен. — Мы захватили несколько лодок, которые шли с оружием в Советскую Карелию в помощь лахтарям. У нас есть сейчас винтовки, и они здесь. Шюцкоровцы должны быть немедленно разоружены.

И Коскинен разворачивает перед товарищами свой план.

Его слушают затаив дыхание.

— Лундстрем, выйди из бани и посмотри, нет ли вблизи подозрительных типов.

Лундстрем, выполняя приказ, нехотя выходит из бани.

Очертания деревьев, покрытых снегом, неопределенны и расплываются. Мороз захватывает дыхание, снег кажется совсем черным. Далеко, далеко, кажется, совсем в другом мире, в другой невозможной жизни вздрагивают гаснущие стрелы северного сияния. Лундстрем возвращается в баню. В насквозь прокуренной конуре идет обсуждение плана Коскинена.

Кто же быстро обучит лесорубов владеть оружием? Сам Коскинен, Инари, вестник Коскинена, который отлично обращается с оружием, он специалист. Конечно, и Лундстрем и Олави за это время прекрасно изучили устройство винтовок. Инари говорит:

— У меня в бараке есть надежный солдат Ухна.

А затем начинается распределение мест, поручений, обязанностей. Коскинен внимательно прислушивается к каждому даже случайно оброненному товарищами замечанию.

Лундстрем снова выходит из бани.

Еще совсем темно, и рассвет, по-видимому, не скоро еще вступит в свои права. Ветер улегся, и Лундстрем слышит, как кто-то, подходя к бане, громко дышит. Лундстрем кладет руку на рукоятку маузера и сразу же облегченно вздыхает. Это идет закутанная в теплые платки, держа в руках огромный горячий кофейник, обмотанный теплыми тряпками, стряпуха — хозяйка барака.

Значит, уже четыре часа. Но двери бани распахиваются, и густою гурьбою выходят из нее утомленные и решительные товарищи-лесорубы.

Стряпуха изумленно смотрит на них — здорово, значит, дорожат работой ребята, если сами проснулись до четырех часов.

Да, кофейник ее очень кстати. И парни на ходу глотают дымящуюся бурду.

Они расходятся по своим местам. Все они идут выполнять намеченный на ночном совещании план.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Каллио просыпается от толчка в бок. Над ним стоит Инари.

— Что? Что? — испуганно протирая глаза, спрашивает товарища Каллио. — Неужели проспал на работу?

— Еще не проспал, тише. Настало время действовать. Не шуми! — настойчиво шепчет ему Инари.

Каллио понимает, что случилось что-то очень важное, и сразу встает.

Инари успел разбудить Унха и старого приятеля по финскому легиону. Они готовы.

— Выйдем во двор, — торопит Инари.

Он совсем не хочет, чтобы его подслушивали возчики. Кто знает, может быть, многие из них дрались в восемнадцатом году в кулацких отрядах Свинхувуда. Вот один возчик, правда, не опасный, тот, что все время ждет письма от жены о списании недоимок, проснулся, приподнялся на локте и прислушивается.

— В баню в карты идете дуться? — с нескрываемой завистью спрашивает он Инари.

Но товарищи уже прикрыли за собой дверь. Теплый сон еще таится в каждом суставе, он цепко еще держит тело, но острый холод февральского утра неумолимо гонит его прочь.

Рыжебородый возчик дает Унха, Инари, Каллио по винтовке и по три обоймы на каждого. Себе оставляет столько же. Около саней стоят вооруженные вновь прибывшие лесорубы. Это Коскинен, Лундстрем, посланец Коскинена — Вирта, лесоруб, который, даже опираясь на винтовку, не расстается с заткнутым за пояс топором, и трое других. Каллио хорошо знал Сунила и… и неужели… неужели глаза не обманывают его?! — перед ним стоял живой Олави.

— Олави!

— Каллио!

Вот они стоят друг против друга и жмут руки, не доверяя своим глазам.

— Каллио!

— Олави!

Черт дери, наконец-то они снова нашли друг друга. И когда!

Снег на вершинах сосен совсем розов, от мороза стынут губы, а они стоят и смотрят в глаза друг другу.

— Олави!

— Каллио!

— Пора на работу, — разлучает их спокойная команда Коскинена.

И Лундстрем, Сунила, Вирта и еще два вооруженных лесоруба идут к господскому дому.

Все на лыжах.

— Не забудь: общее собрание в восемь часов у дома! — уже на ходу, оборачиваясь, напоминает Коскинен.

Но Инари не нуждается в напоминаниях.

— Через час должны быть посланцы во всех бараках, — шепчет он себе под нос, смотрит на розовый снег, пригибающий ветви, и командует: — За мной!

У саней с оружием остаются радостно-озабоченный Олави и Коскинен.

Олави сейчас не просто лесоруб Похьяла, нет, он сейчас не