мига, когда он вчера в этот же самый час приступал к работе, к валке дерева. Когда они подошли к дому господ, возле него уже стояли сани с оружием. У саней суетился Олави.

— Вали сюда, ребята, винтовки и патроны, — сказал он и снова пожал руку Каллио.

У окон стоял часовой.

Все остались на дворе. Каллио принялся раскладывать большой костер, потому что было чертовски холодно. Унха объяснил незнающим устройство русской винтовки, а Инари пошел в дом доложить Коскинену, что поручение выполнено.

Большая комната была полна народу. На столе лежали револьверы. Шел оживленный разговор.

У запертых дверей, ведущих из столовой в маленькие жилые комнаты, похаживал сторож-лесоруб, постукивая винтовкою о пол.

На уголке стола Коскинен заканчивал уже чернилами, а не карандашом, свое обращение к лесорубам и трудовому крестьянству Похьяла. Глядя на него, никто бы не сказал, что за эти сутки он не сомкнул глаз ни на минуту.

Принимая рапорт Инари, он стоял выпрямившись, уронив руки по швам.

Так он стоял, комиссар первого партизанского отряда лесорубов Похьяла, и все находящиеся в комнате тоже застыли, с уважением глядя на Коскинена, слушая простые слова отчета Инари.

— Через час должен быть митинг, мы и так запаздываем, — сказал Коскинен.

В комнату вошел Олави.

— На складах находится много сала и других продуктов, одежда и инструмент.

— Все, что принадлежит акционерам, мы берем с собой. Одежду выдавай тем, кто в ней нуждается. Сколько нужно саней? Сколько есть казенных лошадей?

— Тридцать.

— Тогда организуй обоз из тридцати саней.

— Ладно, — сказал Олави, вышел и подумал: «Я организую такой обоз, который возьмет все, что здесь есть!»

Коскинен вышел на крыльцо. Из ближних бараков и землянок уже начинали приходить лесорубы. Коскинен распорядился разложить перед домом еще несколько костров.

Каллио, складывая костром поленья, сказал:

— Без растопки и дрова не загорятся, а не то что наш брат.

— Ну, мы разожгли как следует, — улыбнулся Унха.

Сунила шел быстро. Ему хотелось громко петь. Радостный день занимался для него. Розовым огнем встающего солнца горел лес, потрескивая на морозе. Отличный день. Но, боясь задохнуться, он только замурлыкал себе под нос боевую мелодию. А вот и барак, в котором провел он всю зиму.

«Наверно, никогда в жизни я больше не переночую в нем», — думает Сунила, и от этой мысли ему делается еще веселее, и он, сбросив лыжи у порога, ударом ноги распахивает дверь.

— Здравствуйте, товарищи! — радостно кричит он уже проснувшимся и готовым к новому дню тягот лесорубам. — Здравствуйте, товарищи! Забастовка! В восемь утра собрание у господского дома. Идут все!

— Куда ты?

— Я спешу, надо рассказать об этом в другом бараке!

— Что же, идемте, ребята, — говорит молодой лесоруб, — я на митинге поговорю о правах молодежи. — И, с отвращением глядя в глаза своему возчику, он продолжает: — Ты, конечно, в лес?

Тот ухмыляется:

— В лес не съездим, так и на печи замерзнем!

Он идет запрягать лошадь.

— Вот молодец, Хильда, — радуется Сунила, — как быстро собралась. А я и не думал, что ты пойдешь!

Но Хильда, закрасневшись, даже не отвечает. Она так быстро шагает по снегу, что за ней трудно поспеть лесорубу с медным котелком за плечами.

— И сюда ты его взял с собой? — изумляется Молодой.

Но тот смотрит на юнца свысока.

— В любом походе медный котелок три службы сослужит: и сваришь кофе в нем, и погоду предскажет, и… — Но он так и не договаривает о третьей службе котелка.

Так они идут молча — и впереди других раскрасневшаяся от волнения Хильда.

Сунила нажимает. С силой отталкивается палками и кричит вслед:

— Хильда, на дворе такой мороз, а в кармане денежки тают!

От смеха Хильды падают с ветвей сухие пушинки снега. Она сразу теряет дыхание, и лесоруб с медным котелком легко ее догоняет.

Они идут рядом к дому господ, а за ними спешат все лесорубы из их барака.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Коскинен пишет крупным, размашистым почерком воззвание, все слова которого он продумал в длинные зимние ночи.

В комнату входят и выходят лесорубы с разных участков, из разных бараков, бородатые и такие, чьих подбородков не касалась еще бритва. Их фланелевые и шерстяные рубахи пахнут холодом, и снег не тает на острых носках мягких кеньг. Все тепло ушло из комнаты через разбитое стекло.

Люди громко разговаривают, постукивает винтовкой часовой возле двери, за которой сидят пленные.

Коскинен дышит на пальцы и деловито ставит свою подпись: уполномоченный комитета Финской компартии Яхветти Коскинен.

И сразу встает. Он велит отворить дверь в комнату управляющего.

Жена управляющего успела уже приодеться, и, слегка подведя глаза и наметив тонкой полоской кармина губы, чувствует себя неуязвимой и, надувшись, обиженно спрашивает:

— Ну-с, какие еще новости, господа?

Коскинен словно не слышит ее слов.

— У вас, наверно, есть пишущая машинка и вы умеете на ней работать. Так вот, приказываю вам немедленно перепечатать это воззвание!

Голос его строг.

Через минуту бойкая дробь «ремингтона» рассыпается в комнате управляющего.

— Что ты делаешь?! — возмущается муж и через плечо пробегает глазами напечатанное:

«Мы, рабочие северных лесов, выражаем глубокое сочувствие товарищам, работающим в Карельской коммуне, борющимся в рядах Красной Армии. Мы призываем всех классово сознательных товарищей войти в наши ряды, примкнуть к Северному красному партизанскому батальону и под руководством коммунистической партии организованной силой встать вместе с нами на борьбу против капиталистов. Мы захватили обоз с оружием, которое белобандиты пытались провезти в Советскую Карелию…»

— Господи, господи! Что ты печатаешь?! — вопит управляющий.

За стеной в соседней комнатенке слышен оживленный спор, похожий на перебранку.

Управляющий за стуком машинки отлично различает теперь голос этого молодого человека, с таким нелепым галстуком, заведующего соседним участком лесозаготовок конкурирующей фирмы.

— Я специально приехал сюда, — громко сердится он, — чтобы сказать, что здесь ведут глупую политику. Задерживать выплату жалованья, когда такие огромные выгодные заказы и скоро будут по дешевке карельские леса! Это чистейшее безумие. Ведь если у вас начнется забастовка, она в два счета может перекинуться к нам. Я хотел вас предупредить. Но не послушались. Вот вы теперь и влопались в историю. (Радость конкурента звенит в его голосе.) А я немедленно поднимаю на своем участке все расценки на десять процентов. О, для этого они меня сразу выпустят, они материалисты…

Но здесь другие голоса перебивают возмущенную речь гостя.

— К сожалению, дело не так просто, как думает этот молодчик, — говорит управляющий. — Да, дело серьезное… Проклятие, где эти шюцкоровцы? Они всегда гуляют, когда должны быть на месте. Во сколько