Работал, не обращая внимания на усталость.

И единственное, что меня тревожило — была наступившая ночь.

Ведь с одной стороны, ночные схватки обязательно будут, а значит будут и раненые, но с другой — Сеть недвусмысленно дала мне понять, что подпитку энергией прекращать нельзя.

Была, конечно, надежда, что ночью раненых будет меньше — все-таки вести бой в темноте неудобно в первую очередь для наступающих псов. И чтобы подготовиться, я отправил Свелина за новой партией тюбиков.

Как бы расчетливо это ни звучало, но восстановление Сети важнее, чем несколько десятков жизней.

И когда я уже собирался завалиться спать на ближайшую койку, два хмурых лучника притащили на плаще последнего на сегодня бойца.

Они ещё только заносили его в лазарет, а я уже понимал, что у меня в душе окажется ещё одна дырка, а личное кладбище пополнится еще одним пациентом.

Уж слишком короткий был плащ, используемый в качестве носилок, а это значило одно из двух — или воин остался без ног, или мне несут очередного ребенка.

А появившаяся около операционного стола Фрейя ясно давала понять, что меня снова ждёт непростой выбор.

— На стол его, — устало бросил я, стараясь не смотреть на Фрейю.

Когда же хмурые лучники развернули плащ, я не удержался от горькой усмешки.

На операционном столе лежал Жорка.

— Ну и что мне с тобой делать… — пробормотал я, смотря на побелевшего от потери крови пацана.

— Так чего с ним? — прогудел один из лучников. — У него же рана вроде не смертельная.

— Пилумом прилетело, — подтвердил второй. — Жалко пацана, он знаешь, как отчаянно дерется?

— Пальцы себе в кровь изрезал, и все равно арбалет свой заряжает…

— Мы уж ему самый легкий выдали, но там все равно напряжение тетивы не хилое…

— У нас парни на него смотрят, как он, не щадя себя, заряжает и бьет, заряжает и бьет, так и сами как проклятые стреляют.

— На подступах к району уже целая гора трупов.

— В общем, док, без Жорки нам никак.

— Помогай, у нас весь взвод на него равняется.

— Он даже когда пилум поймал плечом, а в лазарет идти не хотел. Пока того офицера псов не выцелил ни в какую не давался.

— Это у которого на шее ожерелье из человеческих ушей было?

— Ну, он за этими ухорезами, как я понял, настоящую охоту устроил.

— Выходит отомстил за свою семью.

— Выходит, что так.

Чем дольше я слушал лучников, тем яснее становилась ситуация.

Семья Жорки попалась какому-то отряду песьеголовых, которые мало того, что их убили, так еще и ожерелье из ушей сделали. Пацан умудрился заколоть ножом одного из псов, ну а дальше все пошло как по нотам.

Псы почти забили пацана на смерть, но вмешались наши арбалетчики, а потом едва живого Жорку доставили мне на операционный стол.

Я же, проигнорировав недвусмысленный намек Фрейи все-таки вытащил его из объятий смерти и в нагрузку получил задание, от которого нельзя отказаться.

Поставил пацана на ноги, и он, движимый жаждой мести, отправился на ставшую личной войну.

И если я правильно понял, он все это время сжигал себя, стараясь выследить и перебить всех ухорезов, причастных к гибели его семьи.

И сейчас, несмотря на легкую, в общем-то рану, Жорка гас прямо на глазах.

Я мог вылечить его рану, мог привести в чувство, но судя по ауре пацана, он отчаянно хотел уйти.

И даже если я смогу его вытащить во второй раз, он шагнет под удар меча или бросится на щиты легионеров.

— Жорка умер еще днём, — хмуро произнес я, кладя ладонь на лоб пацаненку. — Его поддерживало только пламя мести. И оно же сожрало его изнутри. Рана здесь ни при чем.

— Ну как же так, док, — растеряно произнес левый лучник. — Он же пацан ещё совсем. Ему же жить и жить ещё!

— Неужели ничего нельзя сделать? — нахмурился второй. — Да за него любой из нас жизнь отдаст!

— Лучшее, что мы можем сейчас сделать, — я с трудом выталкивал из горла колючие слова, — это его отпустить.

— Я-то думал ты настоящий целитель! — со злостью прошипел лучник, — а ты…

— Пошли отсюда, Митран, — его товарищ вцепился в своего друга обеими руками и потащил к выходу. — Ты дурак совсем, такое доку говорить?

Что ответил Митран я не услышал, и не хотел, если честно.

Лучника можно было понять — ведь он видел только один кусочек пазла. Я же видел всю картину целиком.

— Иди с миром, Жорка, — прошептал я, посылая пацаненку спокойствие и тепло. — Ты отомстил за свою семью и уходишь, как настоящий воин.

Фрейя, которая все это время стояла рядом, едва заметно вздохнула и положила мне на плечо свою ладонь.

Казалось бы, ерунда, но этот жест поддержки пришелся очень кстати.

Кто бы знал, как это непросто — перестать себя винить за все подряд…

— Пусть земля тебе будет пухом, — прошептал я, закрывая глаза пацана, и чувствуя, как он испускает дух.

То ли дело было в моменте, то ли в разогнанном восприятии, но я увидел едва заметное серебристое облачко, вылетевшее из груди Жорки. Может мне, конечно, и показалось, но я точно уверен, что это было не что иное, как душа.

И в тот самый момент, когда душа уже покинула тело, а грудь Жорки только-только опускалась, я испытал уже позабытые ощущения.

Я нутром почувствовал, что мне достаточно просто вдохнуть в себя оставшуюся жизненную энергию. Именно здесь и сейчас! Ведь еще пара мгновений, и она стухнет, превратится в некроэнергию.

И если я все же втяну энергию жизни в себя, я заберу себе все те годы, которые не прожил Жорка. Его молодость и эмоции. Его жизненный багаж, который он оставил в теле, отправляясь в новый путь налегке.

И где-то глубоко внутри я знал, что если ничего не предпринять, то этот жизненный багаж все же отправится вслед за Жоркой, и когда он начнет новый жизненный цикл, этот прибывший вслед за ним «багаж» ляжет в основу его характера и мировозрения.

Я же мог этот багаж… оставить себе. Или проще говоря, украсть.

Как я сделал это у лощины во время рейда — украл жизненные силы у природы и умирающих псов…

Тогда это было сделано неосознанно, а сейчас… Сейчас я ощущал себя на пороге чего-то запретного.

Запретного, но жутко могущественного.

И что-то мне подсказывало, что, приняв эту силу, я смогу на равных потягаться с любой околобожественной сущностью, будь то Скверна, Бездна или даже… Ануб.

И замедление привычного течения времени, и вновь ощущение дежавю, и вновь потусторонний ветерок судьбоносного перепутья.