Традиционные пропольские, протурецкие и прошведские симпатии немалой части французской элиты приобретали популярность и в революционной атмосфере. Критика внешней и внутренней политики Екатерины II в полемических памфлетах была тесно увязана с идеей «русской угрозы» для сложившегося баланса сил в Европе. Отдельные авторы (часто анонимно) высказывали иную, альтернативную или пророссийскую, точку зрения в сочинениях о русско-турецком конфликте или разделах Польши, речь здесь велась не о философских предпочтениях, а о реальной политике. И критики, и сторонники российской политики, демонстрируя завоевательные планы Екатерины II, старались показать внутренние проблемы России: острый финансовый кризис, нехватку человеческих ресурсов для новых войн и крепостное рабство, - противопоставляли их неуемной щедрости царицы по отношению к аристократии и роскоши дворянства. Ухудшение франко-российских отношений, меры, предпринимаемые царским кабинетом против французов в империи, помощь эмигрантам придавали дополнительный вес теме военной опасности, исходящей от России.

Именно тогда в публицистике надолго распространяется устойчивый слух о вторжении «варваров Севера», страх перед которым смягчали с помощью гротескных описаний русского войска и скептического отношения к возможностям империи. Основанием такой концепции послужили как критические оценки процесса цивилизации в России, так и реальные доказательства ее увеличившейся военной мощи, что снова оживляло основные элементы и приоритеты внешнеполитической доктрины версальского двора.

Бурные политические события, происходившие во Франции в 1792-1799 гг., прямо или косвенно отражались на восприятии России в обществе. Французские политики и журналисты внимательно следили за действиями России в Европе и позицией русского двора по отношению к Революции. На протяжении семи первых лет существования республики ее внешнеполитическая доктрина всецело была подчинена идее войны с коалициями монархических держав, а Екатерина II считалась активной вдохновительницей первой антифранцузской коалиции. Павел I пошел гораздо дальше и направил русские войска и флот в Европу. С момента свержения короля 10 августа 1792 г. и до падения режима Директории в ноябре 1799 г. возможность возобновления дипломатических отношений между Францией и Россией оставалась очень слабой, а осторожная попытка их восстановления в 1797 г. не увенчалась успехом. Этот вынужденный перерыв во франко-российском диалоге на уровне политических элит никак не способствовал лучшему узнаванию России во Франции. Наследие просветителей после падения монархии подвергалось принудительному очищению от «иллюзий», связанных с идеей об идеальном просвещенном монархе, а, следовательно, число приверженцев оптимистического взгляда на Россию и пути ее цивилизации очень быстро сократилось, но так же стремительно увеличивалось число критиков политики российского двора. В 1799 г. армии Франции и России встретились лицом к лицу на полях сражений, что стало важным поворотным моментом в истории отношений двух народов и в процессе формирования взаимных представлений друг о друге.

* * *

В целях реконструкции образа России, формировавшегося в речах политиков и официальных материалах, обратимся к документам, позволяющим выявить представления, характерные для революционной элиты. Как и до свержения монархии, памфлеты и периодическая печать во Франции являлись основным средством общественной коммуникации и, несмотря на многочисленные попытки революционных элит ограничить их свободу[443], служили пространством для дискуссии, анализа и критической оценки событий.

Большинство французских политиков и дипломатов осознавали, что Россия в 1792 г. не представляла серьезной военной угрозы для Франции. 26 сентября 1792 г. министр иностранных дел Ш. Лебрен поднял эту тему перед Конвентом: «Вот уже двадцать лет эта удивительная женщина [Екатерина II. - А. М.] привыкла утверждать свои интересы на Севере и, действительно, на протяжении двух десятков лет она стремится утвердить их по всей Европе. Это женщина, чьих желаний так и не смогли удовлетворить все известные виды излишеств и наслаждений, женщина, сумевшая объединить все слабости и качества, присущие ее полу, со всей мощью и пороками, присущими мужчинам. Я покажу вам непременное чувство постоянной зависти, которую испытывает она к французам, покажу и то, как она извечно раздражена бескрайними расстояниями, что отделяют ее от нас»[444]. Екатерина II в речи министра предстает ровно таким же деспотом, как и все прочие «коронованные тираны», с той только разницей, что ей якобы присущи хитрость и осторожность, которые, впрочем, традиционно относились к особенностям женщин-правительниц. К этому его вынудили противоречивые слухи в печати о вооружении флота и армии России. Тема военной угрозы привлекала внимание журналистов на протяжении всего 1792 г.[445] В докладе Конвенту Лебрен разъяснял коллегам, что слухи о движении русских войск в Европу, приготовлениях русского флота в Архангельске и на Черном море - ложь, сорок тысяч русских солдат не покинут пределов Польши, их «едва хватает, чтобы сдерживать народ, раздраженный рабским положением, и чтобы сдержать оппозиционные факции грандов, разрывающих эту страну»[446]. По мнению Лебрена, России мешали немедленно вступить в открытую войну против Революции и огромные расстояния, а также этому способствовали «слабость русского флота и казаков, крайняя скудость русских финансов», трудности любой «сомнительной войны» и войны на два фронта, ведь давние противники России Швеция и Турция задумают в случае похода против Франции отомстить за прошлые поражения. Иначе говоря, его аргументация банально повторяла тезисы 1788— 1789 гг., то есть времени разгара русско-турецкой войны.

Созыв Конвента и провозглашение республики совпали по времени с провалом австро-прусского похода на Париж. За победой при Вальми последовали успехи французской армии на Рейне, фактическое присоединение владений савойского дома - Савойи и Ниццы, оформленное декретами Конвента позднее, в 1793 г[447]. В декабре 1792 г. в стенах Конвента прозвучал знаменитый лозунг Камбона «Мир - хижинам, война - дворцам». Было объявлено, что «французская нация навсегда отказывается от всякой войны с целью завоеваний», и принят декрет об отмене сеньориальных прав и привилегий, крепостного права и десятины на оккупированных территориях. Но стоило солдатам республики переступить границу, как Конвент вспомнил о разработанной дипломатами Людовика XIV теории «естественных границ», которые пролегали по Рейну, Альпам и Пиренеям. Дантон, например, утверждал, что границы Франции определены самой природой: «Мы ограничены ею со всех четырех сторон - со стороны Рейна, со стороны океана, со стороны Альп и Пиренеев. Границы нашей республики должны закончиться у этих пределов, и никакая сила на земле не помешает нам достигнуть их»[448]. Эти слова были произнесены Дантоном в связи с возможным присоединением фактически оккупированной Бельгии к Франции, но австрийское вторжение в феврале 1793 г. сделало такую аннексию невозможной. Однако уже скоро, в марте 1793 г., Национальный Конвент единогласно декретировал присоединение к Франции земель по левому берегу Рейна от Ландау до Бингена.