Тем не менее положение его было надежным. Морган уже оставался в Александрии дольше, чем собирался, и не думал уезжать. Он участвовал в войне, фактически в ней не участвуя. Поэтому серьезным ударом для него – сразу после встречи с Кавафисом – стали проблемы на работе, едва не разрушившие привычный ход его бытия.

Поползли слухи, что работники Красного Креста должны пройти аттестацию в военном комиссариате. Кто-то наверху счел, что каждый способный воевать мужчина должен быть готов в любую минуту встать под ружье. В строгом смысле это не являлось мобилизацией, хотя в Англии таковую и объявили еще три месяца назад, но первый шаг в ее направлении был сделан.

Отправившись в Египет, Морган полагал, что избегнет судьбы окопника, но, похоже, эта судьба следовала за ним. Его двоюродный брат, Джеральд Уичело, недавно объявил себя отказником по убеждениям, и теперь, как следствие, готовился сесть в тюрьму. Морган не знал, хватит ли у него духу на такое.

Проблема разрешилась, но прежде Моргану пришлось постоять перед сэром Кортольдом Томсоном, главным уполномоченным Красного Креста, и высказать свои убеждения. Непростое дело, поскольку Морган не очень хорошо представлял, в чем они состоят. Тем не менее он сообщил своему главному начальнику, что сама мысль о том, чтобы убить другое человеческое существо, кем бы оно ни было, кажется ему отвратительной. В подобном чувстве отсутствует религиозная подоплека, добавил он. Единственным словом, которым он мог аргументировать свой отказ от военной службы, было слово «совесть».

Немного поразмыслив, сэр Кортольд заявил:

– Я полагаю, отказников по убеждениям вообще нельзя принимать в расчет.

– Понимаю, – отозвался Морган. – Вы считаете, что их не существует?

– Я не то имел в виду, – сказал начальник, и кровь прилила к его лицу.

В тот момент Моргану светила прямая дорога – в Англию и на тюремную койку вместе с кузеном Джеральдом. Но его здоровье, которое не подвело, когда он напрашивался на службу в Красном Кресте, помогло ему и сейчас – в обратном смысле. Да и мисс Грант встала на его защиту, поскольку Морган исполнял свою работу как нельзя лучше. Когда наконец все разрешилось, вместо того чтобы похвалить себя за отважную защиту своих принципов, он почувствовал, что стал еще большим трусом, чем раньше, по крайней мере в собственных глазах. Никто никогда не узнал, как он, оставшись в одиночестве, в отчаянии стал бросаться на мебель, а потом упал на пол – то ли в приступе гнева, то ли просто потерял сознание.

Тем не менее он выдержал. Победил. Он художник, а художники не воюют. Они не убивают других людей. Хотя чем они действительно занимаются, не всегда понятно, и прежде всего им самим.

* * *

В Египет Морган привез с собой свой индийский роман и теперь время от времени вынимал его и просматривал, то там, то тут вычеркивая и вписывая по два-три слова. Он даже читал некоторые пассажи своим знакомым, надеясь, что таким образом возбудит себя на работу. Но результат оказался прямо противоположным – то, что удавалось вообразить, сразу же представлялось ему убогим и скучным. Мысль о том, чтобы вновь сесть за роман и, достаточно долгое время удерживая себя за столом, закончить его, казалась неисполнимой. Для этого, думал он, необходимо вернуться в Индию. Но Индия теперь виделась недостижимой, будто страна, приснившаяся когда-то. И вдруг она вновь стала реальной и доступной.

Из Деваса пришла телеграмма. Их Высочество Баху-сагиб, которого возвели в сан магараджи, нуждался в личном секретаре и спрашивал, не заинтересует ли эта должность Моргана. При условии, конечно, что он немедленно оставит свою работу в Красном Кресте и сядет на корабль.

Приглашение взволновало Моргана. Ехать или не ехать? Несколько мгновений соблазн был непреодолим. И теоретическая возможность этого – недалеко находился Порт-Саид, где можно сесть на корабль до Индии.

С самого начала в глубине своего сердца Морган лелеял надежду вновь отправиться на Восток. Он постоянно думал об Индии – с горечью и страстью. В своей комнате он держал миниатюрную репродукцию образа одного из Великих Моголов; часто брал ее в руки и рассматривал, словно некий талисман.

Но колебался он недолго. Когда-нибудь он поедет в Индию, но не в теперешней ситуации. Война сделала поездку невозможной. У него есть обязательства перед Красным Крестом в Египте и перед матерью в Англии.

За такой аргументацией стояло нечто, о чем он никому не мог сказать. Его отношения с Индией были одновременно отношениями с Масудом, и отделить одну любовь от другой не представлялось возможным. Но в последнее время они разошлись в своих интересах – Морган знал, что Масуд поддерживает Турцию в ее противостоянии с Англией.

И все последние месяцы Масуд по-настоящему терзал его. Долгое время они не переписывались, а потом он узнал – от своей матери, через Морисонов, что Масуд стал отцом. Когда Масуд спустя несколько месяцев наконец прислал весточку в несколько напыщенном и уклончивом стиле, он извинялся за то, что не назвал сына в честь Моргана, и говорил, что, несмотря на это, мальчик все равно принадлежит его английскому другу, а потому не желает ли Морган его усыновить.

Записка была состряпана в явной спешке и таким шутейным стилем, словно само событие было незначительным. Но ничто так больно не ранило Моргана с той самой ночи в Индии, когда Масуд отверг его! Он почувствовал себя оскорбленным, и ему потребовалось время, чтобы понять, как он взбешен. Он разочаровался в Масуде; теперь же молчание и равнодушие друга подлили масла в огонь. Морган по-прежнему любил своего друга и знал, что тот тоже любит его, но есть ли смысл в любви, если ее столь беззаботно швыряют в виде подачки, совершенно не думая о последствиях?

Нет, сейчас в Индию он вернуться не сможет. Не поедет он ни ради Бапу-сагиба, ни ради кого-либо еще, столь же далекого. Масуд бросил адвокатскую практику и занялся образовательной деятельностью, и это, знал Морган, еще больше отвлекало бы Масуда от него. Если им и суждено встретиться, пусть это случится позже, значительно позже, когда война закончится и мир повернется лицом к самому себе. Пока же Моргану суждено оставаться в Египте – таково его предназначение.

* * *

Как ни претили Моргану служившие в Александрии английские офицеры, большую часть нерабочего времени он проводил в их компании. Каждое утро он шел из своей гостиницы «Маджестик», стоящей на одной стороне площади, в контору Красного Креста, расположенную на другой. В госпитали ездил на новом электрическом трамвае, но ни разу не рисковал погрузиться в паутину кривых улочек за пределами своего узкого маршрута – туда, где протекала реальная жизнь египтян.

Длинные руки Кембриджа дотянулись даже до Египта: самым близким знакомым Моргана здесь был Роберт «Робин» Фернесс, с которым он много лет назад общался в Королевском колледже. Робин являлся главой департамента цензуры, и Морган встретился с ним тотчас же, как приехал. Тех немногих друзей, которых Морган приобрел в Египте, он узнал через Робина, однако круг его общения оставался очень узким и не хотел расширяться.