Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Она не возражала?
— Против того, чтобы он приписал себе заслуги? Вовсе нет. Всем было прекрасно известно, что лошадей тренирует она.
— А что потом произошло с ее начинанием?
— Война положила конец всему, — ответил Джеймс с явным сожалением в голосе. — В отсутствие мужа мать одна не могла заниматься подготовкой лошадей… Когда отец вернулся, он переделал конюшни в гаражи.
Нэнси поставила фотографию на бюро.
— Должно быть, ваша мать очень переживала, — проговорила она, и в глазах у нее появился блеск. — И как она отомстила?
Джеймс снова рассмеялся:
— Вступила в лейбористскую партию.
— Ух ты! Настоящий бунт! — Сказанное действительно произвело на Нэнси сильное впечатление. — Она была, наверное единственным членом партии во всем Дорсете?
— По крайней мере в том кругу, в котором вращались мои родители. Мать вступила в партию после выборов сорок пятого года, когда лейбористы обнародовали свои планы организации общенационального медицинского обслуживания. Во время войны мать работала медсестрой, и ей было очень неприятно видеть, в каком состоянии пребывает медицинское обслуживание бедняков. Отец пришел в ужас, он ведь на протяжении всей жизни был преданным консерватором. Он не мог поверить в то, что его жена действительно хочет падения Черчилля и прихода к власти Клемента Эттли, он называл это черной неблагодарностью. Как бы то ни было, ее решение стало поводом к целому ряду оживленных политических дебатов.
Нэнси рассмеялась:
— А на чьей стороне были вы?
— О, я всегда принимал сторону отца, — ответил Джеймс. — Он никогда не мог переспорить мать без посторонней помощи. Она обладала слишком сильным характером.
— А ваш брат? Он был на ее стороне? — Нэнси бросила взгляд на фотографию молодого человека в военной форме. — Это он или вы?
— Это Джон. К сожалению, он погиб на фронте, в противном случае он унаследовал бы поместье. Он был старше меня на два года. — Джеймс ласково взял Нэнси за руку и подвел к дивану. — Мать едва пережила известие о его гибели — они были очень близки, — но даже из-за подобной трагедии она была не способна уйти в себя и навеки уединиться в родовом поместье. Мать оказала на меня сильнейшее влияние… Заставила усвоить одну важную жизненную истину: жена с независимым умом — большой подарок судьбы.
Нэнси села на краешек дивана, по-мужски расставив ноги, оперлась на них локтями и повернулась лицом к Джеймсу, сидевшему в кресле.
— И по этой причине вы женились на Алисе? — спросила она, глядя мимо Джеймса на Марка. На лице молодого человека читалось удовлетворение, словно у учителя, радующегося успехам своего ученика. Так за кого же он радуется: за нее или за Джеймса? Наверное, деду, внесшему свою лепту в отказ дочери от ребенка, все-таки труднее в подобной ситуации, чем внезапно обретенной внучке.
Джеймс опустился в кресло, наклонившись к Нэнси, как к старому другу. То, как они общались, производило впечатление давней и очень близкой дружбы, но, казалось, ни тот ни другая не осознают этого. Марк понимал, что Нэнси не представляет, какое впечатление она произвела на своего деда. Ведь, к примеру, ей не известно, что Джеймс вообще очень редко смеется. Еще час назад он не смог бы поднять фотографию без сильнейшей дрожи в руках. Откуда ей знать, что блеск в уже почти совсем угасших старческих глазах полковника только для нее?
— Ну конечно, конечно, да, — ответил он. — Алиса была еще большей бунтовщицей, чем моя мать. Когда я впервые с ней встретился, они с друзьями, размахивая плакатами, пытались помешать охоте отца в Шотландии. Она всегда была яростной противницей убийства животных ради развлечения. Считала охоту бессмысленной жестокостью. Ее замысел сработал. Охоту пришлось прекратить, так как ребята распугали всех птиц. Обратите внимание, — добавил он задумчиво, — на принимавших участие в акции молодых людей значительно большее впечатление произвело то, как высоко задираются у девушек юбки, когда они поднимают плакаты над головой, нежели их аргументы по поводу недопустимости жестокого отношения к животным. В пятидесятые годы подобные призывы были еще не в моде. В те времена мы гораздо больше думали о жестокостях войны.
Лицо Джеймса внезапно помрачнело.
Марк, испугавшись, что старик снова сорвется, сделал шаг вперед, чтобы привлечь внимание.
— Может, выпьем чего-нибудь? Вы позволите мне вас обслужить?
Джеймс кивнул:
— Великолепная идея! А сколько времени?
— Второй час.
— Боже мой! Вы уверены? Давно пора обедать. Это бедное дитя, должно быть, голодно.
Нэнси отрицательно покачала головой:
— Пожалуйста, не надо…
— Как вам холодный фазан и паштет из гусиной печенки с французской булкой? — вмешался Марк. — Все уже на кухне, и приготовление обеда не займет и минуты. — Он улыбнулся. — Выбор напитков, правда, ограничен тем, что имеется в погребе. Поэтому только белое или красное вино. Что вы предпочитаете?
— Белое, — откликнулась Нэнси. — И не очень много. Я за рулем.
— А вы, Джеймс?
— Тоже. Знаете, Марк, там в дальнем углу есть очень неплохое шабли. Его очень любила Алиса. Возьмите его.
— Вполне подойдет. Я принесу вино, а потом приготовлю обед. — Он поймал взгляд Нэнси и так, чтобы не увидел Джеймс, поднял большой палец, подчеркнув, что все идет превосходно. В ответ Нэнси подмигнула ему, что Марк совершенно справедливо истолковал как знак благодарности. Будь он собакой, он бы радостно завилял хвостом. В данный момент ему хотелось чувствовать себя чем-то большим, чем просто сторонним наблюдателем.
Джеймс дождался, пока за Марком закроется дверь.
— Марк меня очень поддержал, — сказал он. — Откровенно говоря, мне было не очень приятно, что ради меня он бросил на Рождество семью и приехал. Я отговаривал его, но он настоял на своем.
— Он женат?
— Нет. Кажется, у него была невеста, но по какой-то причине у них ничего не получилось. Он единственный сын в большом англо-ирландском семействе, кроме него, там еще семь дочерей. Они все собираются на Рождество — давняя семейная традиция, — и, конечно, с его стороны было настоящим подвигом вместо этого торжества отправиться сюда. — Джеймс немного помолчал. — Похоже, он думал, что я могу совершить какую-нибудь глупость, если останусь один.
Нэнси пристально посмотрела на полковника.
— А вы собирались?
Прямота вопроса напомнила полковнику Алису, которая всегда полагала излишний такт и внимание к чувствам окружающих пустой тратой времени.
— Не знаю, — честно признался он. — Я никогда не считал себя трусом, но ведь на поле боя я не бывал одинок, рядом со мной всегда были мои товарищи… И ведь по-настоящему объективно можно оценить, насколько ты действительно мужествен, только когда останешься в полном одиночестве.