Выживание — необходимое условие внешней политики, но это не все, что в ней есть. Более того, связь между некоторыми событиями (например, вторжением Ирака в Кувейт или испытанием северокорейской ракеты) и угрозой нашему национальному выживанию может включать в себя длинную цепочку причин. Люди могут не соглашаться с тем, насколько вероятно то или иное звено в этой цепи, а значит, и со степенью угрозы нашему выживанию. Следовательно, разумные люди могут не соглашаться с тем, насколько «страховочной» должна быть наша внешняя политика в отношении отдаленных угроз жизненно важным интересам, прежде чем мы начнем заниматься другими ценностями, такими как права человека.

На мой взгляд, в демократическом обществе национальные интересы — это просто то, что граждане после соответствующего обсуждения считают таковыми. Он шире, чем жизненно важные стратегические интересы, хотя и является их важнейшей частью. Он может включать такие ценности, как права человека и демократия, особенно если американская общественность считает, что эти ценности настолько важны для нашей идентичности или понимания того, кто мы есть, что люди готовы платить цену за их продвижение. Ценности — это просто нематериальный национальный интерес. Если американский народ считает, что наши долгосрочные общие интересы включают определенные ценности и их продвижение за рубежом, то они становятся частью национальных интересов. Лидеры и эксперты могут указывать на издержки, связанные с умалением определенных ценностей, но если информированная общественность с этим не согласна, эксперты не могут отрицать легитимность ее мнения.

Определение национальных интересов включает в себя не только результаты опросов. Это мнение, сложившееся после общественного обсуждения и дискуссии. Именно поэтому так важно, чтобы наши лидеры лучше работали над обсуждением широкой формулировки национальных интересов. Демократические дебаты часто бывают нескладными и не всегда приводят к «правильным» ответам. Тем не менее, в демократическом обществе трудно найти лучший способ принятия решений о национальных интересах. Более обоснованные политические дебаты — единственный способ для нашего народа определить, насколько широко или узко определять наши интересы.

Пределы американской власти

Даже если мы согласны с тем, что ценности имеют значение, труднее понять, как их использовать в конкретных случаях.

Многие американцы считают войну России в Чечне тревожной, но наши возможности ограничены, поскольку Россия остается ядерной державой, а мы ищем ее помощи в борьбе с терроризмом. Как нам напоминали родители: «Не позволяй глазам стать больше живота, и не откусывай больше, чем можешь прожевать». Учитывая наши размеры, Соединенные Штаты имеют больше возможностей для выбора, чем большинство стран. Но, как мы видели в предыдущих главах, власть меняется, и не всегда ясно, сколько мы можем прожевать. Опасность, которую представляют собой откровенные сторонники гегемонии, заключается в том, что их внешняя политика — это сплошной акселератор и никаких тормозов. Их акцент на однополярности и гегемонии преувеличивает степень, в которой Соединенные Штаты способны добиться желаемых результатов в меняющемся мире.

В главе 1 я утверждал, что власть в глобальную информационную эпоху распределяется подобно трехмерной шахматной партии. Верхняя военная доска является однополярной, где Соединенные Штаты значительно превосходят все остальные государства, средняя экономическая доска — многополярной, где на США, Европу и Японию приходится две трети мирового продукта, а нижняя доска транснациональных отношений, пересекающих границы, неподконтрольные правительствам, имеет широко разбросанную структуру власти. Хотя важно не игнорировать сохраняющуюся значимость военной силы для некоторых целей, особенно в отношении доиндустриальной и индустриальной частей мира, акцент гегемонистов на военной мощи может ослепить нас в отношении пределов нашей власти. Как мы видели, американское могущество не одинаково велико в экономическом и транснациональном измерениях. В этих сферах не только появляются новые участники, но и многие транснациональные проблемы — будь то финансовые потоки, распространение СПИДа или терроризм — не могут быть решены без сотрудничества с другими странами. Там, где коллективные действия являются необходимой частью достижения желаемых результатов, наша власть по определению ограничена, и Соединенные Штаты обязаны делиться ею.

Мы также должны помнить о растущей роли «мягкой силы» в наш глобальный информационный век. Важно, что полмиллиона иностранных студентов ежегодно хотят учиться в США, что европейцы и азиаты хотят смотреть американские фильмы и телепередачи, что американские свободы привлекательны во многих частях света, что другие уважают нас и хотят следовать нашему примеру, когда мы не слишком высокомерны. Наши ценности являются важным источником «мягкой силы».

Массовые потоки дешевой информации расширили число транснациональных каналов контактов, пересекающих государственные границы. Как мы уже отмечали ранее, все большую роль играют глобальные рынки и неправительственные группы, включая террористов, многие из которых обладают ресурсами «мягкой силы». Государства становятся более легко проникаемыми и менее похожими на классическую военную модель суверенных бильярдных шаров, отскакивающих друг от друга.

Соединенные Штаты с их открытым демократическим обществом смогут извлечь выгоду из стремительно развивающейся глобальной информационной эпохи, если мы будем лучше понимать природу и пределы нашей власти. Наши институты по-прежнему будут привлекательны для многих, а открытость нашего общества будет способствовать росту нашего авторитета. Таким образом, как государство мы будем иметь все возможности для использования «мягкой силы». Но поскольку большая часть этой «мягкой силы» является непреднамеренным побочным продуктом социальных сил, правительству зачастую будет трудно ею манипулировать.

Хорошей новостью является то, что социальные тенденции глобальной информационной эпохи способствуют формированию мира, который в долгосрочной перспективе будет более благоприятным для американских ценностей. Однако «мягкая сила», проистекающая из «города на холме» (по выражению пуританского лидера Джона Уинтропа), не обеспечивает того принудительного потенциала, который есть у «жесткой силы». Мягкая сила крайне важна, но одной ее недостаточно. Для успешной внешней политики в глобальную информационную эпоху необходимы как жесткая, так и мягкая сила. Наши лидеры должны быть уверены, что они используют нашу жесткую силу таким образом, чтобы не подрывать нашу мягкую силу.

Гранд-стратегия и глобальные общественные блага

Как американцы должны определять свои приоритеты в глобальную информационную эпоху? Какая гранд-стратегия позволит нам избежать «имперского перенапряжения», которое может возникнуть в связи с ролью глобального полицейского, и в то же время не допустить ошибки в том, что страна может быть изолирована в эту глобальную информационную эпоху? Начать следует с понимания соотношения американской мощи и глобальных общественных благ. С одной стороны, по причинам, указанным выше, американская мощь менее эффективна, чем может показаться на первый взгляд. Мы не можем сделать все. С другой стороны, Соединенные Штаты, скорее всего, останутся