Не надо наговаривать на Глашу! Она была кристальной души человеком!

— Не доказано, — покачал головой отец Иннокентий. — Могла и сама сбежать.

— Верно, — согласился с ним старший. — Но есть ещё некая паровая машина в лесу. Работники не раз жаловались хозяйке, что вы, Елизавета Васильевна, постоянно разгуливали около них голой, призывали чёрта и мазали себя кровью животных.

— Бред!

— Позвольте! — вмешался Вольдемарчик. — Я сам неоднократно слышал жалобы крестьян. Думал, что просто от работы отлынивают, но на всякий случай тайком проследил за этим непотребным местом. Истина всё! Голую и в крови лично видел! Все работники сейчас на лесопилке. Дорога к ней уже накатанная, так что можем сами съездить и спросить у них. Заодно увидите, в каких нечеловеческих условиях держит Елизавета людей!

— Прекрасно! — обратилась я к монахам. — А давайте действительно съездим, чтобы не осталось сомнений, что на меня наглым образом клевещут. Мне бы только переодеться во что-то попроще. У меня единственное приличное платье, и не хочется его испортить. Пусть служанка поможет, чтобы задержки не было.

— Можно и посмотреть, — согласился главный. — Дело сложное, и растягивать его не в наших интересах.

Пройдя к себе, я начала с колотящимся от волнения сердцем напяливать на себя старую одежду.

— Как это, Лизавета Васильевна?! — влетела в комнату Стеша. — Тож не взаправду всё! Никакая вы не ведьма! Я попам всю правду про вас расскажу, и они…

— Остановись, — тихо сказала я. — Слушай меня внимательно. Помнишь, что я говорила, если со мной несчастье какое случится? Брать деньги из тайника и улепётывать вместе с сестрой.

— И Макаркой.

— Верно. Церковным дознавателям про меня не болтай, если дорожишь и своей жизнью, и Марфушиной. Ещё и денег лишишься. Прикинься дурой. Ничего не знаешь и всё тут. Да, Марфу я вылечила, но как то было, никто тебе не рассказывал. Сестру тотчас, как мы уедем, отошли в деревню к Прохору. Пусть у него пока прячется.

Сама не дёргайся. Подожди, чем дело закончится. Не нравится мне Мэри с Вольдемаром. Очень уж уверенно держатся. Выйдет у них меня упечь в монастырь, то?.. — вопросительно посмотрела я на девушку, прервав фразу.

— Бежим отсендова с деньжищами.

— Умница! Далеко бегите! Всё… Мне пора!

— Да храни вас Господь, — перекрестила меня Стеша со слезами на глазах.

Дорогу до лесопилки провела за занимательным чтением доноса, который по моей просьбе предоставил отец Серафим. Больше сорока пунктов “преступлений”! Кабылины на славу постарались, обвинив даже в сильном ливне с грозой, что был около двух недель назад. На такую солидную бумагу Церковь не могла не отреагировать.

Честно говоря, пребываю в шоке от подобных событий. Ох, не зря столько времени мачеха с Вольдемарчиком тихарились! Думала, что успокоились немного, а они ловушку готовили, не мытьём, так катаньем, решив меня удалить из поместья. Мой просчёт. Сильно недооценила эту парочку.

Наконец мы доехали до места. Лесопилка не работает, котёл холодный, а вокруг него, прикованные длинными цепями к столбам, сидят восемь незнакомых мужиков со следами побоев на лицах.

— Госпожа! Родненькая! — увидев меня, встал на колени один из них. — Помилуй! Не трави волками! Токмо-токмо передохнуть сели! Тяжко второй день без еды работать!

— А вы кто? — удивлённо спросила я у мужчин.

— Это наши крестьяне, Елизавета. Ты совсем больной стала, что не помнишь их? Сама же сюда пригнала, как скотину, — за них ответила Мэри.

— Это не мои работники, — повернувшись, пояснила я монахам. — Впервые вижу эти лица.

— Как это не твои? — перебил меня Вольдемар. — Даже я их всех знаю. Да сами, отче, у них спросите.

— Озерския мы, — вразнобой загомонили прикованные крестьяне. — Доски делаем.

— Чада мои, — обратился к ним отец Иннокентий. — Мы приехали сюда, чтобы понять, колдунья или иная дьяволопоклонница Елизавета Васильевна Озерская. Если вам есть что сказать, то говорите сейчас.

— Господи! — крестясь, заорал мужик, что до этого стоял на коленях. — Не оставил детей своих! Принёс избавление! Ведьма она! Как есть ведьма злая! Страху такого с ней натерпелися, что и не передать, батюшка! Мучает, голодом морит! А после её сатанинских плясок при луне хоть в монастырь подавайси душу отмаливать!

— Ещё раз повторяю, что эти люди мне незнакомы! — попыталась я прервать этот спектакль. — Можете в деревне узнать!

— А я как хозяйка Озерского, — встряла Мэри, — подтверждаю, что они живут на моей земле. Могу поимённо всех назвать.

— Освободить и опросить каждого! — приказал отец Серафим одному из солдат.

Почти час длился этот кошмар. Наслушалась о себе такого, что будь здесь младенцы, то и их живьём жрала. Несколько раз хотела вмешаться в это неприкрытое враньё, но меня быстро заткнули, потребовав не препятствовать дознанию.

После допросов монахи совещались между собой недолго.

— Поручик! — приказал отец Иннокентий. — Мы с братом Серафимом остаёмся здесь для выяснения всех деталей. Вам же предписывается немедленно сопроводить подозреваемую в узилище.

— В кандалах? — поинтересовался офицер.

— Никуда от вас и так не убежит.

— Слушаюсь, отче! — щёлкнул тот каблуками и отдал честь.

Тотчас меня запихнули в карету с решётками, что приехала сюда вместе с нами…

30

Еду в тюремной карете и понимаю, что голова совсем не соображает. Всё произошло так быстро, что мысли просто не успевают за событиями. Постепенно начинает доходить: меня увозят от дома. От моего первого, единственного и настоящего дома в этом мире. От людей, которых успела возненавидеть или наоборот, полюбить всем сердцем. Сейчас это не важно. Важно то, что впереди неизвестность. Пугающая неизвестность и одиночество. А я больше не хочу быть одна!

Состояние апатии сменилось истерикой.

— Пустите! — закричала я, попытавшись открыть дверь тюремной кареты. — Пустите! Вы не имеете права! Я не желаю ехать с вами!

— Сидеть! — сильной рукой прижал меня к сиденью офицер охраны. — Продолжишь рыпаться — закую.

— Но я ведь никому ничего плохого не сделала! Зачем вы так со мной?!

— Я сопровождал не одну такую, как ты… Четвёртой будешь. И каждая из них невинной овечкой прикидывалась. А потом, после дознания кладбища после них находили. Так что меня, ведьма, не проведёшь.

— Знаю я ваши дознания! После пыток любой себя оговорит!

— Каких пыток? — явно удивился он. — После молитв и покаяний чёрная душа сама выворачивается. Этого достаточно. Ну и улики, конечно, должны быть. Будь ты внутри хоть самый прескверный человек на свете, но пока зло наружу не выплеснул и преступление против Бога или людей не совершил, то неподсуден. За мысли не мы, а на небесах карают.

— А если оговор? — начала успокаиваться я.

— Тогда как повезёт, — признался офицер. — Но отцы Серафим