что можно было заснуть. Исходя из его действий, некоторые люди называли его психопатом. Описание доктора Кастнер подтвердило мое мнение, что психопатию нельзя диагностировать, основываясь лишь на преступном поведении. Находясь в одной комнате с Фритцлем, Кастнер обнаружила, что он не обладает даже поверхностным обаянием, а ведь именно это является диагностическим критерием психопатии.

Чтобы рассказать интересную историю, недостаточно одной истории. Нужно простимулировать воображение слушателя, а для этого рассказчик делает паузы, подчеркивает определенные места интонацией, добавляет эмоции, регулирует темп речи, раскрывается сам. Стиль Фритцля мог быть характерной чертой специфического нарушения способности выражать эмоции, а именно неспособности наполнить эмоциями разговорный язык. Сам по себе такой недостаток может не иметь особого значения для понимания преступлений Фритцля. Но, выслушав рассказ доктора Кастнер, можно увидеть нечто более интересное.

«У него не было никаких чувств по отношению к ребенку, которым он когда-то был», – отметила доктор Кастнер. Единственным постоянным взрослым в детстве Фритцля была его мать, которая вела себя одновременно пренебрежительно и непредсказуемо агрессивно по отношению к сыну. Как выяснила доктор Кастнер, вопреки распространенному мнению о том, что отец его бросил, на самом деле мать Фритцля не позволяла сыну общаться с отцом. Она родилась в результате одной из многочисленных интрижек своего отца с домашней прислугой. Женщина, на которой был женат дед Фритцля, не могла иметь детей. Матери Фритцля хотелось доказать, что она не бесплодна. Фритцль и стал этим доказательством, но впоследствии превратился в помеху. С раннего детства он был предоставлен сам себе; когда мать была рядом, она его сильно била.

Последствия детской травмы различаются в зависимости от ее значения для жертвы. Доктор Кастнер считала, что Фритцлю было трудно понять, что происходит. Мать все время наказывала его, а он не знал за что, поэтому не мог разобраться, как поступать правильно. Она была единственным человеком, к которому он мог обратиться, больше не было ни родных, ни кого-либо еще. Не имея возможности осмыслить свои переживания, он бежал от них. Поскольку сбежать физически было невозможно, он искал мысленное убежище. По словам доктора Кастнер, мысленно он переносился в другую реальность: «Он целыми днями читал, полностью погружаясь в другой мир. Это был побег из жестокого мира. Он жил в своих книгах».

«Когда Фритцль выходил из подвала, то закрывал дверь в него и одновременно мысленную дверь», – объяснила доктор Кастнер. Она обнаружила, что он обладал «потрясающей способностью мысленно закрывать дверь… он умел прекрасно управлять своими мыслями». За двадцать четыре года он ни разу не оступился и не дал повода никому заподозрить, что у него есть другая жизнь. «Не потому, что он был очень умным. Он не особенно умен. Не гений. Обычный человек, который тщательно планировал и структурировал свои поступки. Как он признался, наверху он никогда не думал о том, что происходит внизу».

Слушая доктора Кастнер, я задумался о том, что умение Фритцля создавать отдельные миры возникло по необходимости, еще в детстве. Я сказал об этом доктору Кастнер. Она согласилась. По ее словам, его детство послужило «своего рода тренингом по разделению двух миров». Вряд ли можно с уверенностью утверждать, что его детский опыт – единственная причина девиантных сексуальных желаний. Но, как мне кажется, этот опыт привел к такому образу мышления, который позволил Фритцлю воплотить свои желания в кошмарную реальность. Ему удалось полностью разъединить две жизни, а также отделить понимание от эмоций. Доктор Кастнер обнаружила, что «он полностью понимал, что делает, но эмоции по отношению к тому, что он совершил, отсутствовали».

– Мы выслушали мнение доктора Стэнлоу о том, что обвиняемый не контролировал себя. Могу я напомнить вам позицию доктора Стэнлоу? – Мистер Эддисон поднял взгляд на судью, проверяя, не возразит ли тот. Судья не оторвался от своих записей, и это было воспринято как разрешение продолжать. – Если во время убийства обвиняемый действовал под влиянием симптомов психического расстройства, то есть сексуального влечения, то из этого следует, что была нарушена его способность к самоконтролю. Если у него серьезное психическое расстройство, то и нарушение способности к самоконтролю было существенным.

Я был готов согласиться с тем, что Пол не желал, чтобы у него возникла склонность испытывать сексуальное возбуждение от страданий других. Я также соглашусь с тем, что в момент сексуального контакта садистские побуждения начинают все больше доминировать.

– Важно различать влечения и поведение, – объяснил я суду. – Существуют не зависящие от подсудимого факторы, которые привели к развитию садистских влечений. С другой стороны, он принял решение действовать таким образом, чтобы усилить свое возбуждение. Этот выбор причинил ущерб другим людям. Вменяемое ему преступление произошло в результате сочетания его влечений и решения, которое он принял. Вопрос о том, насколько существенной является утрата самоконтроля, должен решать суд.

Мистер Эддисон не согласился со мной. Обратившись и ко мне, и к суду, он заявил, что я мог бы больше помочь присяжным.

– Вы считаете, что он утратил самоконтроль из-за психического расстройства?

Разочарование в его голосе теперь звучало совершенно искренне.

Я хотел объяснить, что научные исследования представляют модель психики, которая не соответствует модели закона. Закон подразумевает, что самоконтроль – это процесс, который мы можем выделить ретроспективно. Чтобы ответить на юридические вопросы, необходимо также разделить различные компоненты нарушенного самоконтроля и количественно определить конкретный вклад психического расстройства. Но это невозможно, и результаты современных нейробиологических исследований говорят о том, что мозг работает совсем иначе. Я попытался уменьшить несоответствие между юридической и психиатрической моделями психики, максимально приближая психиатрические факты к юридической модели без ущерба для научных основ психиатрии.

– Да, в том смысле, как я объяснил, я действительно считаю, что у него нарушена способность к самоконтролю.

– Существенно нарушена?

Вполне понятно, что этим вопросом мистер Эддисон хотел загнать меня в угол.

– Зависит от того, что вы подразумеваете под существенным, но, насколько я понимаю этот термин, нет, не думаю, что нарушение способности к самоконтролю было существенным.

На следующий день присяжные согласились со мной. Пола не признали ограниченно вменяемым и осудили за убийство.

10

Гэри

Тюремный надзиратель провел меня в комнату, в которой едва вмещались стол и пять громоздких стульев, прижатых к стенам. Когда я вытащил из портфеля папку и сел напротив, сидящая за столом женщина подняла голову. На бейдже была написана ее должность.

– Здравствуйте, я доктор Нейтан, – сказал я, наклоняясь и протягивая руку. На случай, если я неправильно запомнил имя инспектора по надзору, я тихо пробормотал: – Клэр?

Мы оба готовили отчеты об одном и том же заключенном.

Как только мы с Клэр начали делиться мыслями о деле, разговор прервал третий человек, адвокат. Он представился как мистер Годдард. Втроем мы собрались в тюрьме в ожидании слушаний, касающихся будущего Гэри.

Официальная система условно-досрочного освобождения была введена в Англии и Уэльсе только в 1967 г. с созданием совета по условно-досрочному освобождению. Условно-досрочное освобождение – это разрешение заключенному выйти на свободу раньше, чем он полностью отбудет наказание. В приговоре Гэри не определили срок, но, отбыв пять лет, он получил право на условно-досрочное освобождение. После рассмотрения всех фактов, в том числе моего отчета и отчетов других специалистов, совету по условно-досрочному освобождению предстояло принять решение, выпустить ли Гэри.

За три года до этого медсестра направила Гэри ко мне, в тюремную больницу. Когда он прибыл в тюрьму и прошел обследование, стало ясно, что ему необходимо пройти программу детоксикации. У него была зависимость от героина и метадона. Его жалобы на то, что он слышит голоса, были в основном отвергнуты как ложные или не стоящие внимания. Никто не предложил более внятного объяснения, но все сошлись на том, что упоминание «голосов» не является признаком «серьезного психического заболевания». Одна медсестра призналась, что на ее мнение повлияли не столько результаты экспертизы, сколько эмоциональная реакция на встречу с Гэри. «Он просто не производит впечатления человека с психическим заболеванием». По общему мнению, Гэри манипулировал системой. В конце концов, он ведь зарабатывал на жизнь обманом и манипуляциями. Вдобавок он начал жаловаться на голоса в то же время, когда гневно возражал против плана снять его с метадона.

Другая медсестра, Сара, думала иначе. Коллеги Сары считали ее мягкотелой, слишком легко поддающейся влиянию со стороны заключенных. Я же видел в ней человека, которому удалось сохранить сострадание в жестокой системе. В то время как другие сотрудники сочли изменчивые описания Гэри слишком нелогичными, чтобы воспринимать их всерьез, Сара заметила, что он продолжал говорить о странных переживаниях,