с удивлением заметил, как сквозь прицел этого револьвера видит особенно четко, а в вытянутой руке как будто возник металлический стержень. Ноланду показалось, что так он сможет попасть в любую мишень в пределах видимости. Очень хотелось проверить, так ли оно на самом деле, но тратить патроны и обнаруживать свое присутствие он не стал. Убирая револьвер, Ноланд вдруг ощутил, что в случае необходимости сможет провести ночь и в поле. Сейчас он в какой-то мере даже хотел встречи с опасностью, чтобы наконец-то проверить свои силы.

Что-то блеснуло в траве, и Ноланд натянул удила. Внимание привлек золотистый фаларон – круглый орден патрульного Эпимахии. Ноланд спешился и подошел. В траве лежал недавно встреченный клетт. Некогда сияющая белизной тога обагрена кровью и измазана в грязи, мокрые волосы облепили лицо, словно выброшенные прибоем мертвые водоросли. Ноланд заметил, что у клетта вывихнута или сломана лодыжка. В руке зажат черенок копья – короткий обломок, с помощью которого патрульный, видимо, полз от дороги в сторону форта, пока силы не иссякли. Удивительно, как далеко он смог продвинуться, прежде чем… Ноланд склонился к телу. Клетт дышал.

Для перевозки раненого требовались какие-нибудь волокуши, но на изобретательство времени не было. Ноланд видел, что жизни в клетте осталась совсем капля, необходимо добраться до форта уже сегодня, о ночевке под дождем не может быть и речи. Ноланд с трудом усадил находящегося без сознания патрульного в седло перед собой. Ехать было неудобно, но так он мог придерживать раненого и пустить лошадь быстрой рысью.

Ночь пришла быстро и затянула луга и рощи тьмой, но ее-то Ноланд и ждал, надеясь разглядеть огни форта, как спасительный маяк. Несколько часов он уже бродил в темноте, лишь луна иногда выглядывала из облаков и серебрила траву, в которой Ноланд тщетно высматривал тропы. Один раз он увидел вытоптанный копытами участок, но луну проглотила туча, след растворился в темноте. Сверяясь с компасом, он зажигал спички, пока они не отсырели под моросью.

Он ехал на юг уже слишком долго, огней все не было видно. Ноланд уже начал сомневаться, в какой именно стороне высматривать форт – может быть, он уже проехал мимо и стоит искать огни позади? Слева? Справа?

Часы показывали глубокую ночь. Ноланд промок насквозь. Длительная езда верхом с непривычки стала тяжелым испытанием, руки устали держать раненого (или уже мертвого?) патрульного, мышцы сводила судорога. Ноланд ничего не ел с тех пор как расстался с Вереском и теперь выбился из сил.

Ну вот, подумал Ноланд, и дня не прошло, как я решил вступить на стезю усердия и благородства, а судьба уже завалила меня проблемами. Неизвестно, выживу ли я сам, но взялся еще помогать раненому. Знай клетт, что за герой его подобрал, сразу бы, наверное, помер, чтобы не мучиться. С другой стороны, разве ниспосылаются путнику непосильные испытания? Такого быть не может, иначе теряется сама суть испытаний и, следовательно, жизни вообще. Ноланд еще раз осмотрел горизонт в поисках огней. Ночной мрак смешивался с моросью, и казалось, что горизонт начинается уже в десяти шагах.

Что делают герои, когда враг наступает? Сражаются. Ноланд сражался до последнего, но видел, что надежды нет. Что делают герои, когда враг одолевает? Ноланд задумался. В голову пришла идея, и он стал осматривать седельные сумки и снаряжение клетта. Наконец он снял с пояса патрульного то, что искал, – сигнальный рог.

Набрав воздуха, он со всей силы протрубил. Рог завибрировал, в ночи раздался звонкий мелодичный звук, от которого у Ноланда заложило уши. Отдышавшись, он подул в рог еще и еще. Даже если его услышали, помощь не может прийти мгновенно, и для того чтобы его нашли, нужно трубить регулярно. Чем Ноланд и занимался, пока от звона не разболелась голова, а глубокие вдохи не стал прерывать кашель.

Ноланд не хотел спешиваться и разбивать какое-то подобие лагеря, потому что знал, что не сможет заново усадить клетта в седло, да и самого себя. Он вцепился в луку седла и каблуками направил лошадь вперед. Наверное, на юг. От трубления в рог в голове до сих пор гудело эхо.

Тут он понял, что источник звука отнюдь не в голове. Среди темных холмов сквозь пелену дождя раздался ответный сигнал рога. И не один. Ноланд протрубил в рог еще раз и через минуту увидел брезжущие в темноте факелы.

Ноланд направил кобылу навстречу мигающим огонькам. Не было сомнений, что это клеттские патрульные, он узнал звук рога, в который сам недавно трубил. В груди как будто распустился огненный цветок, согревающий замерзшее тело. Он улыбнулся: получилось, выдержал, смог.

Но вместе с рогом клеттов он услышал еще один звук, который хотел слышать меньше всего на свете. Пронзительное дребезжащее рычание, переходящее в кашель и как будто смех, послышалось далеко позади, но ближе, чем в тот раз, когда Ноланд наблюдал за вуивром через подзорную трубу. Намного ближе. Он пустил лошадь галопом.

Когда он влетел в отряд патрульных, клетты в удивлении вытаращили на него глаза, один безбородый юноша показал на Ноланда пальцем и что-то взволнованно затараторил. Естественно, они ожидали увидеть своего воина, а не чужака в пробковом шлеме, везущего их раненого соратника. Старший отряда что-то прокричал на альтурусе, махнув рукой в сторону, откуда слышался рык вуивра, и отряд вместе с Ноландом помчался к форту.

Глава 20. Взгляд в телескоп

Ноланда проводили в казарму – просторную комнату на двадцать спальных мест – и выдали сухую одежду. На бледном и измученном Ноланде белая тога смотрелась как саван. Он сложил снаряжение рядом с кроватью и закутался в шерстяное одеяло. Казарму скупо освещала оставленная Ноланду керосиновая лампа, по темным окнам струился дождь.

Пришел комендант форта и представился Ликургом. Это был высокий клетт с наполовину поседевшей бородой, волосы были убраны в конский хвост, вверху лба расходились залысины.