— Вы думаете, Трегубов действительно был так умен, что прятал в ней бриллианты?

— Бриллианты? Может, и нет, — ответил Скопин. — Но что-то легкое и ценное — возможно. Рубины, изумруды, жемчуг.

Архипов вскинул руку, перебивая Скопина.

— То есть, когда Надеждин принес на кладбище мешок с награбленным, наводчик не нашел в ней того, что хотел — а именно эту шкатулку.

Скопин кивнул и выпустил клуб дыма.

— Между ними произошла ссора, — продолжил Архипов, — в результате которой наводчик убил Надеждина.

— Так-так, — подхватил Скопин. — Я как-то раз имел дело с этим бритым… с Надеждиным то есть. Дурной мужик. Ну, Захар Борисович, раз уж вы начали распутывать, продолжайте, я послушаю.

— Хорошо, — кивнул Архипов. — Наводчик в галошах убивает Надеждина…

— Первый удар в спину, когда тот наклонился. А второй удар в сердце — для уверенности, — вставил Скопин.

— Почему? — спросил Архипов.

— Надеждин — опытный грабитель, с ним драться — себе дороже. Галоши — признак человека обеспеченного. Не военного. Вряд ли это форменный душегубец. Кроме того, есть и другие признаки…

— Какие?

— Всему свое время, — покачал головой Скопин. — Вы остановились на брошенном мешке.

— Да, — смутился Захар Борисович. — Он бросил мешок, потому что не нашел в нем того, что ему нужно.

— Вот! — снова поднял трубку Скопин. — Он не взял ценные вещи. Не унес ничего, кроме орудия убийства. Его он, думаю, выбросил по дороге.

— То есть получается, что наш галошный убийца не нуждается в деньгах? — спросил Архипов.

— Все нуждаются в деньгах, — возразил Скопин. — Но убийца не дурак — если у него обнаружат вещи из коллекции Трегубова, если он понесет их продавать, пусть даже скупщикам краденого — это опасность раскрыть себя. Даже если он скроет такую продажу от полиции, сами скупщики быстро поймут, откуда товарец. А это — прекрасный повод для вымогателей.

— Послушайте, Иван Федорович, — возразил Архипов. — Не слишком ли умен этот ваш убийца? Не мудрствуете ли вы?

— Может, и не умен, — ответил Скопин. — Просто мы еще много что про него не понимаем. Итак, в любом случае ему нужна была шкатулка, потому что, убив Надеждина, он идет к Трегубову.

Архипов потер щетину на подбородке.

— Связал, обыскал, пытал старика…

— Да уж, — сказал Скопин. — Но Трегубов ничего ему не мог сказать, потому что и сам не знал, где шкатулка. А хотите интересный вопрос, Захар Борисович?

— Хочу.

Иван Федорович поудобней уселся, положил руки на стол и, прищурившись, спросил:

— Откуда этот убийца вообще знал, что в шкатулке хранится что-то ценное? Вряд ли Трегубов направо и налево стал бы рассказывать, где хранит драгоценности… или что там у него было спрятано?

— Ну… судя по тому, что старик впустил убийцу в дом, они были знакомы.

— А вы рассказываете знакомым, где храните ценности?

— У меня нет ценностей, — пожал плечами Архипов. — Впрочем, вспоминая, каков был характер покойного, не трудно предположить, что про шкатулку он никому не рассказывал.

— Вот! — снова сказал Скопин. — Тогда рискну предположить, что Трегубов ничего в эту шкатулку не клал. Никаких ценностей. И отдал ее Маше вовсе не для того, чтобы сохранить от грабителей. Он действительно считал эту вещь никчемной.

— Погодите! — взвился Архипов. — Но вы ведь только что сами сказали…

— Ну и что? — развел руками Скопин. — Я ведь строю версии, предполагаю, думаю. А что, если убийца уже давно охотится за этой шкатулкой? Тогда, проследив ее путь, мы можем получить сведения и об убийце.

— Значит, надо допросить Ионыча! — воскликнул Захар Борисович.

— Не надо, — насмешливо ответил Скопин сквозь дым.

— Почему?

— Я уже сделал это. Ионыч купил шкатулку на распродаже имущества бывшего частного пристава Штырина. Тот умер месяц назад от апоплексического удара.

— А как она попала к Штырину?

— Вот это… — Скопин разлил водку и, завинтив крышку, спрятал фляжку в карман, — еще интересней. Аркадий Варфоломеевич Штырин славился тем, что очень любил лично присутствовать на обысках в хороших домах и… прихватывать оттуда сувениры. Так, безделушки. Об этой слабости подчиненные знали, но, как вы понимаете, молчали. Интересно, что то же самое мне сказал и Ионыч.

— А те… у кого он прихватывал эти… «сувениры»? — спросил Архипов. — Они тоже молчали?

Скопин кивнул.

— Да… хорош частный пристав! А на деле — мелкий воришка!

— А я — пьяница, — сказал Скопин. — А вы…

— Что? — вскинулся Архипов.

— А вы — сухарь, Захар Борисович. И людей не понимаете, и прощать их не умеете. При нашей-то работе.

Иван Федорович махнул рукой.

— Узнать, откуда у Штырина шкатулка, довольно легко. Но надо посидеть в архивах и поговорить с людьми. Посмотреть, какие обыски в последние два-три года проводились. На каких присутствовал Штырин. Потом пройтись по этим адресам и узнать, не пропадала ли у них после обысков шкатулка.

— А почему два-три года? — спросил Архипов. — А не пять-семь лет?

— А так работы меньше, — ответил Скопин и встал. — Завтра утром жду вас в части — бритым, подтянутым и свежим, как майская роза. Поедем ловить нашего эксперта по оружию. Надо хоть в чем-то опираться не на наши догадки, а на истину!

Следующим утром они снова приехали туда, где жил эксперт Сбежин, и на этот раз он оказался дома. Молодая смазливая прислуга в накрахмаленной белоснежной наколке в волосах провела их в гостиную с французскими обоями, всю пропахшую табачным дымом. По стенам, на персидских коврах было развешано оружие самых причудливых форм. Скопин не стал садиться в кресло, а подошёл к небольшой фотографии в скромной рамке, висевшей между окнами. На фотографии молодой человек с пышными черными кудрями стоял рядом с женщиной, сидевшей на стуле.

— Это было снято не в фотоателье, — сказал Скопин, оборачиваясь к Архипову. — Похоже, фотографа пригласили прямо сюда.

Захар Борисович подошёл ближе.

— Да, — кивнул он. — Обои те же. И вот ещё угол трюмо. И картинка на стене.

Сзади них послышались шаги, и мужской голос произнёс:

— Господа?

Скопин и Архипов обернулись. Леонид Андреевич почти не изменился с тех пор, как была сделана фотография. Он не был красив в общепринятом смысле. Скорее демонического типа, из тех, кто неотразимо действует на молоденьких барышень, впервые выехавших в оперу. Высокий, с удлиненным лицом и большими глазами, немного выпуклыми и посаженными близко к крючковатому носу. Вот только в волосах прибавилось седины и не было того спокойного и умиротворенного взгляда, как был на фотографии.